Неточные совпадения
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же время
понимал, что читает нечто вроде наставления своему отцу; но звук собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
— Спасибо, Аркаша, — глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу. — Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б эта девушка не стоила… Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об этом; но ты
понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда.
— Да полфунта довольно будет, я полагаю. А у вас здесь, я вижу, перемена, — прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул и по лицу Фенечки. — Занавески вот, — промолвил он, видя, что она его не
понимает.
— И природа пустяки в том значении, в каком ты ее
понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник.
— Я вас не
понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не
понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
Я, наконец, сказал ей, что вы, мол, меня
понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям.
И он посмотрел кругом, как бы желая
понять, как можно не сочувствовать природе.
Следующий способ, между прочим, в большом употреблении, «is quite a favourite», [Самый излюбленный (англ.).] как говорят англичане: сановник вдруг перестает
понимать самые простые слова, глухоту на себя напускает.
— Я советую тебе, друг мой, съездить с визитом к губернатору, — сказал он Аркадию, — ты
понимаешь, я тебе это советую не потому, чтоб я придерживался старинных понятий о необходимости ездить к властям на поклон, а просто потому, что губернатор порядочный человек; притом же ты, вероятно, желаешь познакомиться с здешним обществом… ведь ты не медведь, надеюсь? А он послезавтра дает большой бал.
— Ну и прекрасно. Она, вы
понимаете, разъехалась с мужем, ни от кого не зависит.
— Я этого определенья не совсем
понимаю, — отвечал Аркадий.
«Вы
понимаете чего?» — договаривали негодующие рассказчики.
Ломание Базарова в первые минуты посещения неприятно подействовало на нее, как дурной запах или резкий звук; но она тотчас же
поняла, что он чувствовал смущение, и это ей даже польстило.
— Да,
понимаю; у всех будет одна и та же селезенка.
Катя смутно
понимала, что он искал какого-то утешения в ее обществе, и не отказывала ни ему, ни себе в невинном удовольствии полустыдливой, полудоверчивой дружбы.
Одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему — все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро
понял, что с ней «не добьешься толку», а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил.
— Это все равно, — пробормотал он, — я хотел сказать, что не
понимаю хорошенько, зачем вы поселились в деревне?
— Вы этого не
понимаете… Однако вы объясняете это себе как-нибудь?
— В самом деле? Ну, теперь я
понимаю, почему мы сошлись с вами; ведь и вы такой же, как я.
Одинцова нахмурилась. Ей стало досадно, что он так ее
понял.
— Вы меня не
поняли, — прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула… Базаров закусил губы и вышел.
Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова; она состояла из одной только строчки: «Должен ли я сегодня уехать — или могу остаться до завтра?» — «Зачем уезжать? Я вас не
понимала — вы меня не
поняли», — ответила ему Анна Сергеевна, а сама подумала: «Я и себя не
понимала».
— Прошедшего не воротишь, Анна Сергеевна… а рано или поздно это должно было случиться, следовательно, мне надобно уехать. Я
понимаю только одно условие, при котором я бы мог остаться; но этому условию не бывать никогда, ведь вы, извините мою дерзость, не любите меня и не полюбите никогда?
Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему руку и долго ничего не говорил. Казалось, Базаров
понял и оценил и это пожатие, и это молчание. Предшествовавшую ночь он всю не спал и не курил и почти ничего не ел уже несколько дней. Сумрачно и резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки.
— Я тебя не совсем
понимаю, — промолвил Аркадий, — кажется, тебе не на что было пожаловаться.
— А коли ты не совсем меня
понимаешь, так я тебе доложу следующее: по-моему — лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца.
— Ну да, конечно, это все в натуре вещей, — промолвил Василий Иваныч, — только лучше уж в комнату пойдем. С Евгением вот гость приехал. Извините, — прибавил он, обращаясь к Аркадию, и шаркнул слегка ногой, — вы
понимаете, женская слабость; ну, и сердце матери…
Тех-то, в южной-то армии, по четырнадцатому, вы
понимаете (и тут Василий Иванович значительно сжал губы), всех знал наперечет.
[«Тех-то в южной-то армии, по четырнадцатому, вы
понимаете… всех знал наперечет».
— Та осина, — заговорил Базаров, — напоминает мне мое детство; она растет на краю ямы, оставшейся от кирпичного сарая, и я в то время был уверен, что эта яма и осина обладали особенным талисманом: я никогда не скучал возле них. Я не
понимал тогда, что я не скучал оттого, что был ребенком. Ну, теперь я взрослый, талисман не действует.
— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич,
понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!
— Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, — возразил запальчиво Аркадий. — Но так как ты этого чувства не
понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нем.
— Ну да, священник; он у нас… кушать будет… Я этого не ожидал и даже не советовал… но как-то так вышло… он меня не
понял… Ну, и Арина Власьевна… Притом же он у нас очень хороший и рассудительный человек.
Он первый поспешил пожать руку Аркадию и Базарову, как бы
понимая заранее, что они не нуждаются в его благословении, и вообще держал себя непринужденно.
Проводив Аркадия с насмешливым сожалением и дав ему
понять, что он нисколько не обманывается насчет настоящей цели его поездки, Базаров уединился окончательно: на него нашла лихорадка работы.
— Впрочем, мы друг друга
понять не можем; я, по крайней мере, не имею чести вас
понимать.
— Еще бы! — воскликнул Базаров. — Человек все в состоянии
понять — и как трепещет эфир, и что на солнце происходит; а как другой человек может иначе сморкаться, чем он сам сморкается, этого он
понять не в состоянии.
— Да я ничего тут не
пойму. Она у вас русская? — спросила Фенечка, принимая в обе руки тяжело переплетенный том. — Какая толстая!
— Все равно я ничего не
пойму.
— Да я и не с тем, чтобы вы
поняли. Мне хочется посмотреть на вас, как вы читать будете. У вас, когда вы читаете, кончик носика очень мило двигается.
— То есть вы хотите сказать, если я только вас
понял, что какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?
— Это все равно-с; я выражаюсь так, чтобы меня
поняли; я… не семинарская крыса. Ваши слова избавляют меня от некоторой печальной необходимости. Я решился драться с вами.
Каждый из них сознавал, что другой его
понимает.
— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не думает. — Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов и таинственных происшествий.] Кто его
поймет? Он сам себя не
понимает.
— Я вас
понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный брат, конечно, виноват: за то он и наказан. Он мне сам сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать. Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который… который до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой брат — человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый… Слава богу, что еще так кончилось. Я принял все нужные меры к избежанию огласки…
Но Базаров и тут остался холоден как лед; он
понимал, что Павлу Петровичу хотелось повеликодушничать.
Николай Петрович дрогнул. Ему стало жутко, он сам не
понимал почему.
Аркадий изумился и не сразу
понял Катю. «И в самом деле, имение-то все сестрино!» — пришло ему в голову; эта мысль ему не была неприятна.