— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все
на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Я Николая Петровича одного
на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
Неточные совпадения
В противоположном углу горела лампадка перед большим темным образом Николая чудотворца; крошечное фарфоровое яичко
на красной ленте висело
на груди святого, прицепленное к сиянию;
на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым
светом;
на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами «кружовник»; Николай Петрович любил особенно это варенье.
Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым
светом, что они становились похожи
на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей.
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме
света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная,
на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
Он взглянул
на нее. Она закинула голову
на спинку кресел и скрестила
на груди руки, обнаженные до локтей. Она казалась бледней при
свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой. Широкое белое платье покрывало ее всю своими мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец
света; верила, что если в светлое воскресение
на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида
на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
— Что подеремся? — подхватил Базаров. — Что ж? Здесь,
на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от
света и людских взоров — ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло…
(Василий Иванович уже не упомянул о том, что каждое утро, чуть
свет, стоя о босу ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая
на съестные припасы и
на красное вино, которое, сколько можно было заметить, очень понравилось молодым людям.)
Он велел Петру прийти к нему
на следующий день чуть
свет для важного дела...
Павел Петрович помочил себе лоб одеколоном и закрыл глаза. Освещенная ярким дневным
светом, его красивая, исхудалая голова лежала
на белой подушке, как голова мертвеца… Да он и был мертвец.
— Катерина Сергеевна! — заговорил вдруг Аркадий, — вам это, вероятно, все равно; но знайте, что я вас не только
на вашу сестру, — ни
на кого в
свете не променяю.
Часу в первом утра он, с усилием раскрыв глаза, увидел над собою при
свете лампадки бледное лицо отца и велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся
на цыпочках и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел
на своего сына.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и
на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным"Устав о неуклонном сечении", но, по-видимому, не читает его, а как бы удивляется, что могут существовать
на свете люди, которые даже эту неуклонность считают нужным обеспечивать какими-то уставами.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь
свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Сделал мошенник, сделал — побей бог его и
на том и
на этом
свете!
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [понимаете ли (фр.).], в
свете и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества… Если б, признаюсь, не такой случай, который меня… (посматривает
на Анну Андреевну и рисуется перед ней)так вознаградил за всё…
«Кушай тюрю, Яша! // Молочка-то нет!» // — Где ж коровка наша? — // «Увели, мой
свет! // Барин для приплоду // Взял ее домой». // Славно жить народу //
На Руси святой!
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька! Тебе
на свое счастье грех пенять. Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я
на них всех свиней со бела
света выкуплю; да я, слышь ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.