— Н… нет, — произнес с запинкой Николай Петрович и потер себе лоб. — Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, — проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его
в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
Неточные совпадения
Аркадий подошел к дяде и снова почувствовал на
щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел Петрович присел к столу. На нем был изящный утренний,
в английском вкусе, костюм; на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали на свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда, не белой, а пестренькой, как оно и следует для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались
в выбритый подбородок.
Он потрепал по спине Аркадия и громко назвал его «племянничком», удостоил Базарова, облеченного
в староватый фрак, рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь, через
щеку, и неясного, но приветливого мычанья,
в котором только и можно было разобрать, что «я…» да «ссьма»; подал палец Ситникову и улыбнулся ему, но уже отвернув голову; даже самой Кукшиной, явившейся на бал безо всякой кринолины и
в грязных перчатках, но с райскою птицею
в волосах, даже Кукшиной он сказал: «Enchanté».
Она по-прежнему сидела возле сына (
в карты она не играла), по-прежнему подпирая
щеку кулачком, и вставала только затем, чтобы велеть подать какое-нибудь новое яство.
Одетая
в легкое белое платье, она сама казалась белее и легче: загар не приставал к ней, а жара, от которой она не могла уберечься, слегка румянила ее
щеки да уши и, вливая тихую лень во все ее тело, отражалась дремотною томностью
в ее хорошеньких глазках.
Но тут голос изменил ей, и
в то же время она почувствовала, что Павел Петрович ухватил и стиснул ее руку… Она посмотрела на него, и так и окаменела. Он стал еще бледнее прежнего; глаза его блистали, и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его
щеке.
— Ба, брат, ты здесь! — сказал он, увидев Платонова. Они обнялись и поцеловались. Платонов рекомендовал Чичикова. Чичиков благоговейно подступил к хозяину, лобызнул его
в щеку, принявши и от него впечатленье поцелуя.
В комнате раздалась громкая оплеуха. Пораженный Обломовым
в щеку, Тарантьев мгновенно смолк, опустился на стул и в изумлении ворочал вокруг одуревшими глазами.
Ей не хотелось говорить. Он взял ее за руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее
в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она поцеловала его — и все не выходя из задумчивости. И этот, так долго ожидаемый поцелуй не обрадовал его. Она дала его машинально.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза
в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Неточные совпадения
Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною
щекою; за нею
в перспективе показывается несколько других.
— Точно ли ты
в бога не веришь? — подскочил он к Линкину и, по важности обвинения, не выждав ответа, слегка ударил его,
в виде задатка, по
щеке.
В это время к толпе подъехала на белом коне девица Штокфиш, сопровождаемая шестью пьяными солдатами, которые вели взятую
в плен беспутную Клемантинку. Штокфиш была полная белокурая немка, с высокою грудью, с румяными
щеками и с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
«И ударившему
в правую
щеку подставь левую, и снявшему кафтан отдай рубашку», подумал Алексей Александрович.
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился
в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые
щеки, эти обрезанные, короткие завитки волос на затылке,
в который она так часто целовала его. Она ощупывала всё это и не могла ничего говорить; слезы душили ее.