— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я, может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого
не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
Неточные совпадения
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада;
любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого
не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка
не попадала в суп,
не приняв вида ромба или трапеции.
Особенно
любил он песню: «Доля ты моя, доля!» Федя
не упускал случая подтрунить над отцом.
Ермолай был человек престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок с виду; сильно
любил выпить,
не уживался на месте, на ходу шмыгал ногами и переваливался с боку на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст пятьдесят в сутки.
«Слышите ли, я
люблю вас…» — «Александра Андреевна, чем же я заслужил!» — «Нет, нет, вы меня
не понимаете… ты меня
не понимаешь…» И вдруг она протянула руки, схватила меня за голову и поцеловала…
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою собаку: возьми, что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я
не купец: тряпицы ненужной
не продам, а из чести хоть жену готов уступить, только
не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «
Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
Дедушка-то ваш его
любил не меньше Миловидки.
—
Любил бы… точно, —
не теперь: теперь моя пора прошла, а в молодых годах… да знаете, неловко, по причине звания.
Он удивительно хорошо себя держит, осторожен, как кошка, и ни в какую историю замешан отроду
не бывал, хотя при случае дать себя знать и робкого человека озадачить и срезать
любит.
Баклагой, как мне потом сказали, прозывался молодой, красивый и чрезвычайно избалованный ямщик; князь его
любил, дарил ему лошадей, гонялся с ним, проводил с ним целые ночи… Этого самого князя, бывшего шалуна и мота, вы бы теперь
не узнали… Как он раздушен, затянут, горд! Как занят службой, а главное — как рассудителен!
Особенно
любит она глядеть на игры и шалости молодежи; сложит руки под грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь, да вдруг вздохнет и скажет: «Ах вы, детки мои, детки!..» Так, бывало, и хочется подойти к ней, взять ее за руку и сказать: «Послушайте, Татьяна Борисовна, вы себе цены
не знаете, ведь вы, при всей вашей простоте и неучености, — необыкновенное существо!» Одно имя ее звучит чем-то знакомым, приветным, охотно произносится, возбуждает дружелюбную улыбку.
Он почти
не пил вина,
не знался с женщинами и страстно
любил пение.
— Ну да уж что!.. Да признаться, — прибавил он после небольшого молчанья, — мне
не на кого пенять, сам виноват.
Любил покуражиться!..
Люблю, черт возьми, покуражиться!
—
Не забывайте меня, Виктор Александрыч, — продолжала она умоляющим голосом. — Уж, кажется, я на что вас
любила, все, кажется, для вас… Вы говорите, отца мне слушаться, Виктор Александрыч… Да как же мне отца-то слушаться…
— Нет,
не сожалею; но я во всем
люблю последовательность.
Да и теперь пора бы знать, а я, ей-богу, и теперь
не знаю,
любил ли я Софью.
И ведь она меня
любила: сколько раз уверяла меня, что ничего более ей
не остается желать, — тьфу, черт возьми! — а у самой глаза так и меркнут.
— Я тебя
любил, я
люблю тебя без ума, без памяти — и как подумаю я теперь, что ты этак, ни с того ни с сего, здорово живешь, меня покидаешь да по свету скитаться станешь — ну, и представляется мне, что
не будь я голяк горемычный,
не бросила ты бы меня!
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня
любил, да ведь человек молодой —
не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
Охота с ружьем и собакой прекрасна сама по себе, für sich, как говаривали в старину; но, положим, вы
не родились охотником: вы все-таки
любите природу и свободу; вы, следовательно,
не можете
не завидовать нашему брату… Слушайте.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, —
люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом,
не правда ли?
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг?
любит этак распекать или нет?
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Хлестаков. По моему мнению, что нужно? Нужно только, чтобы тебя уважали,
любили искренне, —
не правда ли?
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли, ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу
не хвастая, //
Любил меня мужик!