Неточные совпадения
Зато в другое
время не было человека деятельнее его: вечно над чем-нибудь копается — телегу чинит, забор подпирает, сбрую пересматривает.
Он обыкновенно сидел, подвернувши под себя свой куцый хвост, хмурился, вздрагивал по
временам и никогда
не улыбался.
Он подвергался самым разнообразным приключениям: ночевал в болотах, на деревьях, на крышах, под мостами, сиживал
не раз взаперти на чердаках, в погребах и сараях, лишался ружья, собаки, самых необходимых одеяний, бывал бит сильно и долго — и все-таки, через несколько
времени, возвращался домой, одетый, с ружьем и с собакой.
В это
время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек
не в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед
не подвигается.
Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но, к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со
времени приобретения
не дававшей молока; ей же на руки отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу; детям, по причине малолетства,
не определили никаких должностей, что, впрочем, нисколько
не помешало им совершенно облениться.
Ходили темные слухи, что состоял он когда-то у кого-то в камердинерах; но кто он, откуда он, чей сын, как попал в число шумихинских подданных, каким образом добыл мухояровый, с незапамятных
времен носимый им кафтан, где живет, чем живет, — об этом решительно никто
не имел ни малейшего понятия, да и, правду сказать, никого
не занимали эти вопросы.
Бывало, вся губерния съезжалась у него, плясала и веселилась на славу, при оглушительном громе доморощенной музыки, трескотне бураков и римских свечей; и, вероятно,
не одна старушка, проезжая теперь мимо запустелых боярских палат, вздохнет и вспомянет минувшие
времена и минувшую молодость.
Не даешь
времени лекарству как следует подействовать… то за то хватишься, то за то.
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и богатый, да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое
время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но
не прикажете ли водки? ведь уж обед на столе.
Правда, вы в то же самое
время чувствовали, что подружиться, действительно сблизиться он ни с кем
не мог, и
не мог
не оттого, что вообще
не нуждался в других людях, а оттого, что вся жизнь его ушла на
время внутрь.
— Нет, старого
времени мне особенно хвалить
не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой
не будет! да и вы сами
не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь
не увижу, чего в молодости насмотрелся.
— Ну, подойди, подойди, — заговорил старик, — чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник, а
не слажу никак. Пришли последние
времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори, что ты там такое напутал? За что на тебя жалуются, сказывай.
— Нет,
не все
время: был и ахтером.
Солнце —
не огнистое,
не раскаленное, как во
время знойной засухи,
не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман.
Рябово всего в пяти верстах от моей Шипиловки, а я таки давно в Шипиловке
не бывал: все
времени улучить
не мог.
Аркадий Павлыч, засыпая, еще потолковал немного об отличных качествах русского мужика и тут же заметил мне, что со
времени управления Софрона за шипиловскими крестьянами
не водится ни гроша недоимки…
Правда, иногда (особенно в дождливое
время)
не слишком весело скитаться по проселочным дорогам, брать «целиком», останавливать всякого встречного мужика вопросом: «Эй, любезный! как бы нам проехать в Мордовку?», а в Мордовке выпытывать у тупоумной бабы (работники-то все в поле): далеко ли до постоялых двориков на большой дороге, и как до них добраться, и, проехав верст десять, вместо постоялых двориков, очутиться в помещичьем, сильно разоренном сельце Худобубнове, к крайнему изумлению целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую грязь на самой середине улицы и нисколько
не ожидавших, что их обеспокоят.
— Как
не быть для вашего сиятельства! Пожалуйте, войдите… Петя, Павлина подай! да Похвального чтоб готовили. А с вами, батюшка, — продолжал он, обращаясь ко мне, — мы в другое
время покончим… Фомка, лавку его сиятельству.
Но молодость взяла свое: в одно прекрасное утро проснулся он с такой остервенелой ненавистью к своей «сестре и лучшему другу», что едва, сгоряча,
не прибил своего камердинера и долгое
время чуть
не кусался при малейшем намеке на возвышенную и бескорыстную любовь…
С того
времени прошел год. Беловзоров до сих пор живет у тетушки и все собирается в Петербург. Он в деревне стал поперек себя толще. Тетка — кто бы мог это подумать — в нем души
не чает, а окрестные девицы в него влюбляются…
Весело проводил я
время в Чаплыгине, и оттого, признаюсь,
не без грустного чувства въехал я теперь в слишком знакомый мне лес.
Признаться сказать, ни в какое
время года Колотовка
не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
Он осторожен и в то же
время предприимчив, как лисица; болтлив, как старая женщина, и никогда
не проговаривается, а всякого другого заставит высказаться; впрочем,
не прикидывается простачком, как это делают иные хитрецы того же десятка, да ему и трудно было бы притворяться: я никогда
не видывал более проницательных и умных глаз, как его крошечные, лукавые «гляделки» [Орловцы называют глаза гляделками, так же как рот едалом.
— Вы все
время в Москве прожили?
Не съездили в деревню?
Не могу сказать, сколько я
времени проспал, но когда я открыл глаза — вся внутренность леса была наполнена солнцем и во все направленья, сквозь радостно шумевшую листву, сквозило и как бы искрилось ярко-голубое небо; облака скрылись, разогнанные взыгравшим ветром; погода расчистилась, и в воздухе чувствовалась та особенная, сухая свежесть, которая, наполняя сердце каким-то бодрым ощущеньем, почти всегда предсказывает мирный и ясный вечер после ненастного дня.
Так прошло довольно много
времени; бедная девушка
не шевелилась, лишь изредка тоскливо поводила руками и слушала, все слушала…
— А между тем, — продолжал он после небольшого молчания, — в молодости моей какие возбуждал я ожидания! Какое высокое мнение я сам питал о своей особе перед отъездом за границу, да и в первое
время после возвращения! Ну, за границей я держал ухо востро, все особнячком пробирался, как оно и следует нашему брату, который все смекает себе, смекает, а под конец, смотришь, — ни аза
не смекнул!
Не хотелось, знаете, до
времени заплыть жиром, хоть оно, говорят, и здорово.
Не в состоянии я описать вам, милостивый государь, как скоро, как страшно скоро прошло это
время; даже грустно и досадно вспомнить.
Перебиваясь кое-как со дня на день при помощи бурмистра Якова, заменившего прежнего управляющего и оказавшегося впоследствии
времени таким же, если
не большим, грабителем да сверх того отравлявшего мое существование запахом своих дегтярных сапогов, вспомнил я однажды об одном знакомом соседнем семействе, состоявшем из отставной полковницы и двух дочерей, велел заложить дрожки и поехал к соседям.
Я вам также забыл сказать, что в течение первого года после моего брака я от скуки попытался было пуститься в литературу и даже послал статейку в журнал, если
не ошибаюсь, повесть; но через несколько
времени получил от редактора учтивое письмо, в котором, между прочим, было сказано, что мне в уме невозможно отказать, но в таланте должно, а что в литературе только талант и нужен.
Меня обносили за столом, холодно и надменно встречали, наконец
не замечали вовсе; мне
не давали даже вмешиваться в общий разговор, и я сам, бывало, нарочно поддакивал из-за угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во
время оно, в Москве, с восхищением облобызал бы прах ног моих, край моей шинели…
Служил он весьма недолгое
время в армии и вышел в отставку «по неприятности», тем чином, по поводу которого распространилось мнение, будто курица
не птица.
Года два спустя после моего посещения у Пантелея Еремеича начались его бедствия — именно бедствия. Неудовольствия, неудачи и даже несчастия случались с ним и до того
времени, но он
не обращал на них внимания и «царствовал» по-прежнему. Первое бедствие, поразившее его, было для него самое чувствительное: Маша рассталась с ним.
Между тем
время шло, срок платежа приближался, а у Чертопханова
не только двухсот пятидесяти рублей,
не было и пятидесяти.
Но зажечь фонарь, добыть огня было нелегко: серные спички в то
время считались редкостью на Руси; в кухне давно погасли последние уголья — огниво и кремень
не скоро нашлись и плохо действовали.
Не имев никогда пристрастия к рыбной ловле, я
не могу судить о том, что испытывает рыбак в хорошую, ясную погоду и насколько в ненастное
время удовольствие, доставляемое ему обильной добычей, перевешивает неприятность быть мокрым.
— Да я, должно быть, и этим самым мысленным грехом
не больно грешна, — продолжала Лукерья, — потому я так себя приучила:
не думать, а пуще того —
не вспоминать.
Время скорей проходит.
— Как погляжу я, барин, на вас, — начала она снова, — очень вам меня жалко. А вы меня
не слишком жалейте, право! Я вам, например, что скажу: я иногда и теперь… Вы ведь помните, какая я была в свое
время веселая? Бой-девка!.. так знаете что? Я и теперь песни пою.
— Да чего их жалеть-то? Ведь ворам в руки они бы
не попались. А в уме я их все
время держал, и теперь держу… во как. — Филофей помолчал. — Может… из-за них Господь Бог нас с тобой помиловал.