Неточные совпадения
Иногда злая старуха слезала с печи, вызывала из сеней дворовую
собаку, приговаривая: «Сюды, сюды, собачка!» — и била ее по худой спине кочергой или становилась под навес и «лаялась»,
как выражался Хорь, со всеми проходящими.
Не успел я ему ответить, не успела
собака моя с благородной важностью донести до меня убитую птицу,
как послышались проворные шаги, и человек высокого росту, с усами, вышел из чащи и с недовольным видом остановился передо мной. Я извинился,
как мог, назвал себя и предложил ему птицу, застреленную в его владениях.
Навезли
собак, егерей — ну, войско наехало,
как есть войско!
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою
собаку: возьми, что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я не купец: тряпицы ненужной не продам, а из чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а
как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
И
как только перестали
собаки слышать его голос — кончено!
Не успели мы ступить несколько шагов,
как нам навстречу из-за густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая
собака, и вслед за ней появился человек среднего роста, в синем, сильно потертом сюртуке, желтоватом жилете, панталонах цвета гри-де-лень или блё-д-амур [Розовато-серого (от фр. gris de lin)… голубовато-серого (от фр. bleu d’amour).], наскоро засунутых в дырявые сапоги, с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
Я благополучно спустился вниз, но не успел выпустить из рук последнюю, ухваченную мною ветку,
как вдруг две большие, белые, лохматые
собаки со злобным лаем бросились на меня.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две
собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали,
как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Не успел рассказчик произнести это последнее слово,
как вдруг обе
собаки разом поднялись, с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке.
— А
какие ты нам, Ильюшка, страхи рассказывал, — заговорил Федя, которому,
как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало,
как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и
собак тут нелегкая дернула залаять… А точно, я слышал, это место у вас нечистое.
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох — дерется. Зверь — не человек; сказано:
собака, пес,
как есть пес.
Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, «
как в море челнок», и кликал
собаку.
Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Иваныча, возбуждая,
как водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного созерцания, в
собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и злобным, что, казалось, у них отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли и задыхались, —
как вдруг на пороге кабачка показался мужчина высокого роста, без шапки, во фризовой шинели, низко подпоясанной голубым кушачком.
Бывало, подойду к болоту, скажу: шарш!
как искать не станет, так хоть с дюжиной
собак пройди — шалишь, ничего не найдешь! а
как станет — просто рада умереть на месте!..
Чахлая горбоносая рыжая лошадь шаталась под ним,
как угорелая; две борзые
собаки, худые и криволапые, тут же вертелись у ней под ногами.
Потом помечтал, лежа на спине и покуривая трубочку, о том,
как он распорядится с остальными деньгами, — а именно,
каких он раздобудет
собак: настоящих костромских и непременно краснопегих!
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал на охоту, только не на Малек-Аделе, а на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая,
как снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее
собак, а вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в руки жандарму, который зовет его к генерал-губернатору и в котором он узнает Яффа…
И надо ж было случиться такому обстоятельству:
как и в тот день, так и теперь — русак возьми да вскочи перед
собаками из-под межи на косогоре!
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право!
Собаки, что ли, за ним гнались, только он прямо в дверь
как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все носом водил и усами дергал — настоящий офицер! И на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к двери, на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!
Охота с ружьем и
собакой прекрасна сама по себе, für sich,
как говаривали в старину; но, положим, вы не родились охотником: вы все-таки любите природу и свободу; вы, следовательно, не можете не завидовать нашему брату… Слушайте.
Идешь вдоль опушки, глядишь за
собакой, а между тем любимые образы, любимые лица, мертвые и живые, приходят на память, давным-давно заснувшие впечатления неожиданно просыпаются; воображенье реет и носится,
как птица, и все так ясно движется и стоит перед глазами.
Неточные совпадения
Долгонько слушались, // Весь город разукрасили, //
Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, //
Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
— Певец Ново-Архангельской, // Его из Малороссии // Сманили господа. // Свезти его в Италию // Сулились, да уехали… // А он бы рад-радехонек — //
Какая уж Италия? — // Обратно в Конотоп, // Ему здесь делать нечего… //
Собаки дом покинули // (Озлилась круто женщина), // Кому здесь дело есть? // Да у него ни спереди, // Ни сзади… кроме голосу… — // «Зато уж голосок!»
Несмотря на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися
собаками, на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и на отсутствие ножей и вилок, охотники напились чаю и поужинали с таким вкусом,
как едят только на охоте. Умытые и чистые, они пошли в подметенный сенной сарай, где кучера приготовили господам постели.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому,
какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике
собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду.
Не дупель, а бекас вырвался из-под
собаки. Левин повел ружьем, но в то самое время
как он целился, тот самый звук шлепанья по воде усилился, приблизился, и к нему присоединился голос Весловского, что-то странно громко кричавшего. Левин видел, что он берет ружьем сзади бекаса, но всё-таки выстрелил.