Неточные совпадения
— Однако, — продолжал он, — на другой
день больной, в противность
моим ожиданиям, не полегчило.
Три
дня, три ночи еще проскрипела
моя больная… и какие ночи!
— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать.
Моя больная на другой же
день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я, может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите
мое кольцо…»
А то, в бытность
мою в Москве, затеял садку такую, какой на Руси не бывало: всех как есть охотников со всего царства к себе в гости пригласил и
день назначил, и три месяца сроку дал.
Хотя для настоящего охотника дикая утка не представляет ничего особенно пленительного, но, за неименьем пока другой дичи (
дело было в начале сентября: вальдшнепы еще не прилетали, а бегать по полям за куропатками мне надоело), я послушался
моего охотника и отправился в Льгов.
Вот-с в один
день говорит он мне: «Любезный друг
мой, возьми меня на охоту: я любопытствую узнать — в чем состоит эта забава».
Я возвращался с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного
дня (известно, что в такие
дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался, с угрюмым терпением предавая всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся с выбитой дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание
мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями
моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
Старик неохотно встал и вышел за мной на улицу. Кучер
мой находился в раздраженном состоянии духа: он собрался было попоить лошадей, но воды в колодце оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а это, как говорят кучера, первое
дело… Однако при виде старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
Дом у него в порядке необыкновенном; даже кучера подчинились его влиянию и каждый
день не только вытирают хомуты и армяки чистят, но и самим себе лицо
моют.
Перед лицами высшими Хвалынский большей частью безмолвствует, а к лицам низшим, которых, по-видимому, презирает, но с которыми только и знается, держит речи отрывистые и резкие, беспрестанно употребляя выраженья, подобные следующим: «Это, однако, вы пус-тя-ки говорите», или: «Я, наконец, вынужденным нахожусь, милосвый сдарь
мой, вам поставить на вид», или: «Наконец вы должны, однако же, знать, с кем имеете
дело», и пр.
Привели мне лошадь на дом. На другой же
день она оказалась запаленной и хромой. Вздумал я было ее заложить: пятится
моя лошадь назад, а ударишь ее кнутом — заартачится, побрыкает, да и ляжет. Я тотчас отправился к г-ну Чернобаю. Спрашиваю...
Увы! ничто не прочно на земле. Все, что я вам рассказал о житье-бытье
моей доброй помещицы, —
дело прошедшее; тишина, господствовавшая в ее доме, нарушена навеки. У ней теперь, вот уже более года, живет племянник, художник из Петербурга. Вот как это случилось.
Четвертого
дня Петра Михайловича,
моего покровителя, не стало. Жестокий удар паралича лишил меня сей последней опоры. Конечно, мне уже теперь двадцатый год пошел; в течение семи лет я сделал значительные успехи; я сильно надеюсь на свой талант и могу посредством его жить; я не унываю, но все-таки, если можете, пришлите мне, на первый случай, двести пятьдесят рублей ассигнациями. Целую ваши ручки и остаюсь» и т. д.
— Удивительное
дело, — заметила она мне однажды, — какие нынче всё песни сочиняют, отчаянные какие-то; в
мое время иначе сочиняли: и печальные песни были, а все приятно было слушать… Например...
«Сим честь имею известить вас, милостивый государь
мой, что приятель ваш, у меня в доме проживавший студент, г. Авенир Сорокоумов, четвертого
дня в два часа пополудни скончался и сегодня на
мой счет в приходской
моей церкви похоронен.
Был невыносимо жаркий июльский
день, когда я, медленно передвигая ноги, вместе с
моей собакой поднимался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка.
Кое-как дождался я вечера и, поручив своему кучеру заложить
мою коляску на другой
день в пять часов утра, отправился на покой. Но мне предстояло еще в течение того же самого
дня познакомиться с одним замечательным человеком.
В одно прекрасное утро родилась на
мой счет сплетня (кто ее произвел на свет Божий, не знаю: должно быть, какая-нибудь старая
дева мужеского пола, — таких старых
дев в Москве пропасть), родилась и принялась пускать отпрыски и усики, словно земляника.
Перебиваясь кое-как со
дня на
день при помощи бурмистра Якова, заменившего прежнего управляющего и оказавшегося впоследствии времени таким же, если не большим, грабителем да сверх того отравлявшего
мое существование запахом своих дегтярных сапогов, вспомнил я однажды об одном знакомом соседнем семействе, состоявшем из отставной полковницы и двух дочерей, велел заложить дрожки и поехал к соседям.
— Отделавшись наконец, — заговорил он опять, — от тяжелого унынья, которое овладело мною после смерти
моей жены, я вздумал было приняться, как говорится, за
дело.
Призадумался
мой Еремей Лукич:
дело, думает, не ладно… колдовство проклятое замешалось… да вдруг и прикажи перепороть всех старых баб на деревне.
Несколько
дней спустя после первой
моей встречи с обоими приятелями отправился я в сельцо Бессоново к Пантелею Еремеичу.
— Сказывай, где
моя лошадь? Куда ты ее
дел? Кому сбыл? Сказывай, сказывай, сказывай же!
Я не стал расспрашивать
моего верного спутника, зачем он не повез меня прямо в те места, и в тот же
день мы добрались до матушкина хуторка, существования которого я, признаться сказать, и не подозревал до тех пор. При этом хуторке оказался флигелек, очень ветхий, но нежилой и потому чистый; я провел в нем довольно спокойную ночь.
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все
мои поручения в течение одного
дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
— Маленечко ошибся, — промолвил
мой возница, — в сторону, знать, взял грешным
делом, а теперь подождать надоть.
— А вон там впереди, в ложбине, над ручьем, мостик… Они нас там! Они всегда этак… возле мостов. Наше
дело, барин, чисто! — прибавил он со вздохом, — вряд ли живых отпустят; потому им главное: концы в воду. Одного мне жаль, барин: пропала
моя троечка, — и братьям-то она не достанется.