Неточные совпадения
Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на
жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека
есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но
жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.
Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую
жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно
было проспать такой вечер», — и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться
жизнью?
Потом
буду ходить каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности
буду исполнять все (что
было это «все», я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все» разумной, нравственной, безупречной
жизни).
Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что
было, и начать свою
жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что прошедшее не тяготило, не связывало меня.
Разделив свои обязанности на три рода: на обязанности к самому себе, к ближним и к богу, я начал писать первые, но их оказалось так много и столько родов и подразделений, что надо
было прежде написать «Правила
жизни», а потом уже приняться за расписание.
Я несколько раз просыпался ночью, боясь проспать утро, и в шестом часу уж
был на ногах. В окнах едва брезжилось. Я надел свое платье и сапоги, которые, скомканные и нечищенные, лежали у постели, потому что Николай еще не успел убрать, и, не молясь богу, не умываясь, вышел в первый раз в
жизни один на улицу.
Тетрадь с заглавием «Правила
жизни» тоже
была спрятана с черновыми ученическими тетрадями.
Несмотря на то, что мысль о возможности составить себе правила на все обстоятельства
жизни и всегда руководиться ими нравилась мне, казалась чрезвычайно простою и вместе великою, и я намеревался все-таки приложить ее к
жизни, я опять как будто забыл, что это нужно
было делать сейчас же, и все откладывал до такого-то времени.
Я
был во фраке в первый раз в моей
жизни, и все платье, даже белье, чулки,
было на мне самое новое и лучшее.
Мне почему-то показалось, что именно потому, что Дмитрий слишком горячо заступался за Дубкова, он уже не любил и не уважал его, но не признавался в том из упрямства и из-за того, чтоб его никто не мог упрекнуть в непостоянстве. Он
был один из тех людей, которые любят друзей на всю
жизнь, не столько потому, что эти друзья остаются им постоянно любезны, сколько потому, что раз, даже по ошибке, полюбив человека, они считают бесчестным разлюбить его.
Мой друг
был совершенно прав; только гораздо, гораздо позднее я из опыта
жизни убедился в том, как вредно думать и еще вреднее говорить многое, кажущееся очень благородным, но что должно навсегда
быть спрятано от всех в сердце каждого человека, — и в том, что благородные слова редко сходятся с благородными делами.
«Что ж в самом деле, — подумал я, успокаивая себя, — это ничего, мы большие, два друга, едем в фаэтоне и рассуждаем о нашей будущей
жизни. Всякому даже приятно бы
было теперь со стороны послушать и посмотреть на нас».
Софья Ивановна, как я ее после узнал,
была одна из тех редких немолодых женщин, рожденных для семейной
жизни, которым судьба отказала в этом счастии и которые вследствие этого отказа весь тот запас любви, который так долго хранился, рос и креп в их сердце для детей и мужа, решаются вдруг изливать на некоторых избранных.
Я говорю не о любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот, я боюсь этих нежностей и
был так несчастлив в
жизни, что никогда не видал в этом роде любви ни одной искры правды, а только ложь, в которой чувственность, супружеские отношения, деньги, желание связать или развязать себе руки до того запутывали самое чувство, что ничего разобрать нельзя
было.
Она видимо больна, но, не желая вас огорчить, не хочет говорить вам этого; она видимо скучает, но для вас она готова скучать всю свою
жизнь; ее видимо убивает то, что вы так пристально занимаетесь своим делом (какое бы оно ни
было: охота, книги, хозяйство, служба); она видит, что эти занятия погубят вас, — но она молчит и терпит.
Люди, которые любят так, любят всегда на всю
жизнь, потому что чем больше они любят, тем больше узнают любимый предмет и тем легче им любить, то
есть удовлетворять его желания.
«Неужели она… она? — подумал я. — Неужели начинается?» Но я скоро решил, что она не она и что еще не начинается. «Во-первых, она нехороша, — подумал я, — да и она просто барышня, и с ней я познакомился самым обыкновенным манером, а та
будет необыкновенная, с той я встречусь где-нибудь в необыкновенном месте; и потом мне так нравится это семейство только потому, что еще я не видел ничего, — рассудил я, — а такие, верно, всегда бывают, и их еще очень много я встречу в
жизни».
Мне кажется, что тщеславное желание выказать себя совсем другим человеком, чем
есть, соединенное с несбыточною в
жизни надеждой лгать, не
быв уличенным в лжи,
было главной причиной этой странной наклонности.
Любовь Сергеевна восхищалась тоже, спрашивала, между прочим: «Чем эта береза держится? долго ли она простоит?» — и беспрестанно поглядывала на свою Сюзетку, которая, махая пушистым хвостом, взад и вперед бегала на своих кривых ножках по мостику с таким хлопотливым выражением, как будто ей в первый раз в
жизни довелось
быть не в комнате.
Происходило ли это оттого, что прозаические воспоминания детства — линейка, простыня, капризничанье —
были еще слишком свежи в памяти, или от отвращения, которое имеют очень молодые люди ко всему домашнему, или от общей людской слабости, встречая на первом пути хорошее и прекрасное, обходить его, говоря себе: «Э! еще такого я много встречу в
жизни», — но только Володя еще до сих пор не смотрел на Катеньку, как на женщину.
Comme il faut
было для меня не только важной заслугой, прекрасным качеством, совершенством, которого я желал достигнуть, но это
было необходимое условие
жизни, без которого не могло
быть ни счастия, ни славы, ничего хорошего на свете.
В полнолуние я часто целые ночи напролет проводил сидя на своем тюфяке, вглядываясь в свет и тени, вслушиваясь в тишину и звуки, мечтая о различных предметах, преимущественно о поэтическом, сладострастном счастии, которое мне тогда казалось высшим счастием в
жизни, и тоскуя о том, что мне до сих пор дано
было только воображать его.
В околодке рассказывали про ее образ
жизни такие ужасы, что Мессалина в сравнении с нею
была невинное дитя.
Он
был так весел, молод, полон
жизни и счастлив, что лучи этого счастия распространялись на всех окружающих и невольно сообщали им такое же расположение.
Хотя она нисколько не лгала, говоря про то, что вся
жизнь ее заключается в любви к мужу, и хотя она доказывала это всей своей
жизнью, но, по нашему пониманию, такое беззастенчивое, беспрестанное твержение про свою любовь
было отвратительно, и мы стыдились за нее, когда она говорила это при посторонних, еще более, чем когда она делала ошибки во французском языке.
Была бездна оттенков, составлявших для меня всю прелесть и весь смысл
жизни, совершенно непонятных для них, и наоборот.
Должно
быть, он много испытал в
жизни.
Науки, как он понимал их, не занимали десятой доли его способностей;
жизнь в его студенческом положении не представляла ничего такого, чему бы он мог весь отдаться, а пылкая, деятельная, как он говорил, натура требовала
жизни, и он вдался в кутеж такого рода, какой возможен
был по его средствам, и предался ему с страстным жаром и желанием уходить себя, чем больше во мне силы.
Я думал, думал и, наконец, раз поздно вечером, сидя один внизу и слушая вальс Авдотьи Васильевны, вдруг вскочил, взбежал на верх, достал тетрадь, на которой написано
было: «Правила
жизни», открыл ее, и на меня нашла минута раскаяния и морального порыва. Я заплакал, но уже не слезами отчаяния. Оправившись, я решился снова писать правила
жизни и твердо
был убежден, что я уже никогда не
буду делать ничего дурного, ни одной минуты не проведу праздно и никогда не изменю своим правилам.