Для человека, понимающего жизнь как подчинение своей личности закону разума, боль не только не есть зло, но есть необходимое условие, как его животной, так и разумной жизни.
Не будь боли, животная личность не имела бы указания отступлений от своего закона; не испытывай страданий разумное сознание, человек не познал бы истины, не знал бы своего закона.
Неточные совпадения
Ведь кто
не знает, что самое первое ощущение нами
боли есть первое и главное средство и сохранения нашего тела и продолжения нашей животной жизни, что, если бы этого
не было, то мы все детьми сожгли бы для забавы и изрезали бы всё свое тело.
И пока
боль служит обереганием личности, как это происходит в ребенке,
боль эта
не может
быть тою ужасающею мукой, какою мы знаем
боль в те времена, когда мы находимся в полной силе разумного сознания и противимся
боли, признавая ее тем, чего
не должно
быть.
Боль в животном и в ребенке
есть очень определенная и небольшая величина, никогда
не доходящая до той мучительности, до которой она доходит в существе, одаренном разумным сознанием.
В те времена, когда
не проснулось еще разумное сознание и
боль служит только ограждением личности, она
не мучительна; в те же времена, когда в человеке
есть возможность разумного сознания, она
есть средство подчинения животной личности разуму и по мере пробуждения этого сознания становится всё менее и менее мучительной.
Увеличение
боли, стало-быть, очень точно определенная величина,
не могущая выдти из своих пределов.
Мы все знаем, как может человек, покоряясь
боли, признавая
боль тем, что должно
быть, свести ее до нечувствительности, до испытания даже радости в перенесении ее.
Не говоря уже о мучениках, о Гусе, певшем на костре, — простые люди только из желания выказать свое мужество переносят без крика и дергания считающиеся самыми мучительными операции. Предел увеличения
боли есть, предела же уменьшения ее ощущения нет.
Мучения
боли действительно ужасны для людей, положивших свою жизнь в плотском существовании. Да как же им и
не быть ужасными, когда та сила разума, данная человеку для уничтожения мучительности страданий, направлена только на то, чтобы увеличивать ее?
Как у Платона
есть миф о том, что Бог определил сперва людям срок жизни 70 лет, но потом, увидав, что людям хуже от этого, переменил на то, что
есть теперь, т. е. сделал так, что люди
не знают часа своей смерти, — так точно верно определял бы разумность того, что
есть, миф о том, что люди сначала
были сотворены без ощущения
боли, но что потом для их блага сделано то, что теперь
есть.
Но разве эта толстая Александра не потянулась за ней тоже свои космы обрезывать, и уже не по злости, не по капризу, а искренно, как дура, которую Аглая же и убедила, что без волос ей спать будет покойнее и голова
не будет болеть?
Когда Ольга Михайловна в другой раз очнулась от боли, то уж не рыдала и не металась, а только стонала. От стонов она не могла удержаться даже в те промежутки, когда
не было боли. Свечи еще горели, но уже сквозь шторы пробивался утренний свет. Было, вероятно, около пяти часов утра. В спальне за круглым столиком сидела какая-то незнакомая женщина в белом фартуке и с очень скромною физиономией. По выражению ее фигуры видно было, что она давно уже сидит. Ольга Михайловна догадалась, что это акушерка.
Преодолевая отвращение, подошла к своему месту, тупо уставилась на колодку. Как все противно! А воскресенье еще через четыре дня. Когда же настанут дни, что
не будет болеть голова, не будет мутить мозгов этот проклятый бензин, и перестанешь непрерывно думать, что не стоит жить?
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти
заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Влас
был душа добрейшая, //
Болел за всю вахлачину — //
Не за одну семью.
При первом столкновении с этой действительностью человек
не может вытерпеть
боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство,
быть может, пройдет мимо.
Никто, однако ж, на клич
не спешил; одни
не выходили вперед, потому что
были изнежены и знали, что порубление пальца сопряжено с
болью; другие
не выходили по недоразумению:
не разобрав вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их
не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия
есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич
не мог вынести без
боли в ногах даже короткого молебна и
не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить
было бы очень весело.