Неточные совпадения
Но, рядом с этими
истинными учителями и благодетелями человечества, всегда
были и теперь
есть рассудители, покидающие цель рассуждения и вместо нее разбирающие вопрос о том, отчего происходит жизнь, отчего вертится мельница.
Я согласен, что определять законы мира из одних выводов разума без опыта и наблюдения
есть путь ложный и ненаучный, т. е. не могущий дать
истинного знания; но если изучать заявления мира опытом и наблюдениями, и вместе с тем руководствоваться в этих опытах и наблюдениях понятиями не основными, общими всем, а условными, и описывать результаты этих опытов словами, которым можно приписывать различное значение, то не
будет ли еще хуже?
«Жизнь человека, как личности, стремящейся только к своему благу, среди бесконечного числа таких же личностей, уничтожающих друг друга и самих уничтожающихся,
есть зло и бессмыслица, и жизнь
истинная не может
быть такою».
Пробуждение человека к его
истинной, свойственной ему жизни происходит в нашем мире с таким болезненным напряжением только от того, что ложное учение мира старается убедить людей в том, что призрак жизни
есть сама жизнь и что проявление
истинной жизни
есть нарушение ее.
С людьми в нашем мире, вступающими в
истинную жизнь, случается нечто подобное тому, что бы
было с девушкой, от которой
были бы скрыты свойства женщины. Почувствовав признаки половой зрелости, такая девушка приняла бы то состояние, которое призывает ее к будущей семейной жизни, с обязанностями и радостями матери, за болезненное и неестественное состояние, которое привело бы ее в отчаяние. Подобное же отчаяние испытывают люди нашего мира при первых признаках пробуждения к
истинной человеческой жизни.
Не понимая того, что благо и жизнь наша состоят в подчинении своей животной личности закону разума, и принимая благо и существование своей животной личности за всю нашу жизнь, и отказываясь от предназначенной нам работы жизни, мы лишаем себя
истинного нашего блага и
истинной нашей жизни и на место ее подставляем то видимое нам существование нашей животной деятельности, которое совершается независимо от нас и потому не может
быть нашей жизнью.
Вместо того, чтобы изучать тот закон, которому, для достижения своего блага, должна
быть подчинена животная личность человека, и, только познав этот закон, на основании его изучать все остальные явления мира, ложное познание направляет свои усилия на изучение только блага и существования животной личности человека, без всякого отношения к главному предмету знания, — подчинению этой животной личности человека закону разума, для достижения блага
истинной жизни.
Невозможность для человека
истинного знания людей происходит уже и оттого, что таких людей он видит не одного, а сотни, тысячи, и знает, что
есть, и
были, и
будут такие люди, которых он никогда не видал и не увидит.
Движение в высоту предмета, движущегося вместе с тем и в плоскости,
будет точным подобием отношения
истинной жизни человеческой к жизни животной личности, или жизни
истинной к жизни временной и пространственной. Движение предмета к верху не зависит и не может ни увеличиться, ни уменьшиться от его движения в плоскости. То же и с определением жизни человеческой. Жизнь
истинная проявляется всегда в личности, но не зависит, не может ни увеличиться, ни уменьшиться от такого или другого существования личности.
Вне власти человека, желающего жить, уничтожить, остановить пространственное и временное движение своего существования; но
истинная жизнь его
есть достижение блага подчинением разуму, независимо от этих видимых пространственных и временных движений.
Человеку представляется, что жизнь его останавливается и раздваивается, но эти задержки и колебания
суть только обман сознания (подобный обману внешних чувств). Задержек и колебаний
истинной жизни нет и не может
быть: они только нам кажутся при ложном взгляде на жизнь.
Человек начинает жить
истинной жизнью, т. е. поднимается на некоторую высоту над жизнью животной, и с этой высоты видит призрачность своего животного существования, неизбежно кончающегося смертью, видит, что существование его в плоскости обрывается со всех сторон пропастями, и, не признавая, что этот подъем в высоту и
есть сама жизнь, ужасается перед тем, что он увидал с высоты.
Разумная жизнь
есть. Она одна
есть. Промежутки времени одной минуты или 50000 лет безразличны для нее, потому что для нее нет времени. Жизнь человека
истинная — та, из которой он составляет себе понятие о всякой другой жизни, —
есть стремление к благу, достигаемому подчинением своей личности закону разума. Ни разум, ни степень подчинения ему не определяются ни пространством, ни временем.
Истинная жизнь человеческая происходит вне пространства и времени.
Для животного, не имеющего разумного сознания, показывающего ему бедственность и конечность его существования, благо личности и вытекающее из него продолжение рода личности
есть высшая цель жизни. Для человека же личность
есть только та ступень существования, с которой открывается ему
истинное благо его жизни, не совпадающее с благом его личности.
В чем бы ни состояло
истинное благо человека, для него неизбежно отречение его от блага животной личности. Отречение от блага животной личности
есть закон жизни человеческой. Если он не совершается свободно, выражаясь в подчинении разумному сознанию, то он совершается в каждом человеке насильно при плотской смерти его животного, когда он от тяжести страданий желает одного: избавиться от мучительного сознания погибающей личности и перейти в другой вид существования.
Сказано то, что
истинная жизнь наша начинается только тогда, когда мы перестаем считать жизнью то, что не
было и не могло
быть для нас жизнью — наше животное существование.
Да, утверждение о том, что человек не чувствует требований своего разумного сознания, а чувствует одни потребности личности,
есть ничто иное, как утверждение того, что наши животные похоти, на усиление которых мы употребили весь наш разум, владеют нами и скрыли от нас нашу
истинную человеческую жизнь. Сорная трава разросшихся пороков задавила ростки
истинной жизни.
Слова эти точно выражают смутное сознание людей, что в любви — спасение от бедствий жизни и единственное нечто, похожее на
истинное благо, и вместе с тем признание в том, что для людей, не понимающих жизни, любовь не может
быть якорем спасения.
Только если бы люди
были боги, как мы воображаем их, только тогда они бы могли любить одних избранных людей; тогда бы только и предпочтение одних другим могло
быть истинною любовью. Но люди не боги, а находятся в тех условиях существования, при которых все живые существа всегда живут одни другими, пожирая одни других, и в прямом и в переносном смысле; и человек, как разумное существо, должен знать и видеть это. Он должен знать, что всякое плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
Страстность предпочтения одних людей другим, называемая неверно любовью,
есть только дичёк, на котором может
быть привита
истинная любовь и дать плоды ее.
Возможность
истинной любви начинается только тогда, когда человек понял, что нет для него блага его животной личности. Только тогда все соки жизни переходят в один облагороженный черенок
истинной любви, разростающийся уже всеми силами ствола дичка животной личности. Учение Христа и
есть прививка этой любви, как Он и сам сказал это. Он сказал, что Он, Его любовь,
есть та одна лоза, которая может приносить плод, и что всякая ветвь, не приносящая плода, отсекается.
Истинная любовь, прежде чем сделаться деятельным чувством, должна
быть известным состоянием.
Ведь
есть только два строго логические взгляда на жизнь: один ложный — тот, при котором жизнь понимается, как те видимые явления, которые происходят в моем теле от рождения и до смерти, а другой
истинный — тот, при котором жизнь понимается как то невидимое сознание ее, которое я ношу в себе. Один взгляд ложный, другой
истинный, но оба логичны, и люди могут иметь тот или другой, но ни при том, ни при другом невозможен страх смерти.
Но ведь стоит только понять, что то, что связывает все сознания в одно, что то, что и
есть особенное я человека, находится вне времени, всегда
было и
есть, и что то, что может прерываться,
есть только ряд сознаний известного времени, — чтобы
было ясно, что уничтожение последнего по времени сознания, при плотской смерти, так же мало может уничтожить
истинное человеческое я, как и ежедневное засыпание.
Сначала мне кажется, что этот отрезок конуса и
есть вся моя жизнь, но по мере движения моей
истинной жизни, с одной стороны, я вижу, что то, что составляет основу моей жизни, находится позади ее, за пределами ее: по мере жизни я живее и яснее чувствую мою связь с невидимым мне прошедшим; с другой стороны, я вижу, как эта же основа опирается на невидимое мне будущее, я яснее и живее чувствую свою связь с будущим и заключаю о том, что видимая мною жизнь, земная жизнь моя,
есть только малая часть всей моей жизни с обоих концов ее — до рождения и после смерти — несомненно существующей, но скрывающейся от моего теперешнего познания.
Глядя вне себя на плотские начала и концы существования других людей (даже существ вообще), я вижу, что одна жизнь как будто длиннее, другая короче; одна прежде проявляется и дольше продолжает
быть мне видима, — другая позже проявляется и очень скоро опять скрывается от меня, но во всех я вижу проявление одного и того же закона всякой
истинной жизни — увеличение любви, как бы расширение лучей жизни.
Совершается или нет в человеке работа
истинной жизни, мы не можем знать. Мы знаем это только про себя. Нам кажется, что человек умирает, когда этого ему не нужно, а этого не может
быть. Умирает человек только тогда, когда это необходимо для его блага, точно так же, как растет, мужает человек только тогда, когда ему это нужно для его блага.
И в самом деле, если мы под жизнью разумеем жизнь, а не подобие ее, если
истинная жизнь
есть основа всего, то не может основа зависеть от того, что она производит: — не может причина происходить из следствия, — не может течение
истинной жизни нарушаться изменением проявления ее. Не может прекращаться начатое и неконченное движение жизни человека в этом мире от того, что у него сделается нарыв, или залетит бактерия, или в него выстрелят из пистолета.
Но нас смущает то, что мы не видим причин и действий нашей
истинной жизни так, как видим причины и действия во внешних явлениях: не знаем, почему один вступает в жизнь с такими свойствами своего я, а другой с другими, почему жизнь одного обрывается, а другого продолжается? Мы спрашиваем себя: какие
были до моего существования причины того, что я родился тем, что я есмь. И что
будет после моей смерти от того, что я
буду так пли иначе жить? И мы жалеем о том, что не получаем ответов на эти вопросы.
Возможны только эти два отношения к страданию: одно то, что страдание
есть то, чего не должно
быть, потому что я не вижу его внешнего значения, и другое то, что оно то самое, что должно
быть, потому что я знаю его внутреннее значение для моей
истинной жизни.
Если не разумное сознание, то страдание, вытекающее из заблуждения о смысле своей жизни, волей-неволей загоняет человека на единственный
истинный путь жизни, на котором нет препятствий, нет зла, а
есть одно, ничем ненарушимое, никогда не начавшееся и не могущее кончиться, все возрастающее благо.