Не могу выразить, до какой степени меня изумило это открытие, однако чувство изумления скоро уступило место сочувствию
поступку Володи: меня уже не удивлял самый его поступок, но то, каким образом он постиг, что приятно так поступать. И мне невольно захотелось подражать ему.
Да, это было настоящее чувство ненависти, не той ненависти, про которую только пишут в романах и в которую я не верю, ненависти, которая будто находит наслаждение в делании зла человеку, но той ненависти, которая внушает вам непреодолимое отвращение к человеку, заслуживающему, однако, ваше уважение, делает для вас противными его волоса, шею, походку, звук голоса, все его члены, все его движения и вместе с тем какой-то непонятной силой притягивает вас к нему и с беспокойным вниманием заставляет следить за малейшими его
поступками.
Я с тем же искренним чувством любви и уважения целую его большую белую руку, но уже позволяю себе думать о нем, обсуживать его
поступки, и мне невольно приходят о нем такие мысли, присутствие которых пугает меня.
Одно, что было мне неприятно, — это то, что Володя как будто стыдился иногда перед ним за мои самые невинные
поступки, а всего более за мою молодость.