Неточные совпадения
Всё лицо женщины было
той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое
время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале.
Маслова курила уже давно, но в последнее
время связи своей с приказчиком и после
того, как он бросил ее, она всё больше и больше приучалась пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что давало ей возможность забывать всё
то тяжелое, что она пережила, и давало ей развязность и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло и стыдно.
Так прожила Маслова семь лет. За это
время она переменила два дома и один раз была в больнице. На седьмом году ее пребывания в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось
то, за что ее посадили в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме с убийцами и воровками.
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных и потому не можете никак ехать с нами и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa
то, что не явились во-время.
Причина эта заключалась не в
том, что он 10 лет
тому назад соблазнил Катюшу и бросил ее, это было совершенно забыто им, и он не считал это препятствием для своей женитьбы; причина эта была в
том, что у него в это самое
время была с замужней женщиной связь, которая, хотя и была разорвана теперь с его стороны, не была еще признана разорванной ею.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было
то, что во
время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и в особенности, сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением в «Social statics» о
том, что справедливость не допускает частной земельной собственности.
«И извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов, и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее
время: следует или не следует жениться на Корчагиной, стал перед ним, и он, как в большинстве вопросов, представлявшихся ему в это
время, никак, ни в
ту ни в другую сторону, не мог решить его.
В окружном же суде он служил со
времени открытия судов и очень гордился
тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и что в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч в процентных бумагах.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между
тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она,
та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно
время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Председатель шептался в это
время с членом налево и не слыхал
того, что говорила Маслова, но для
того, чтобы показать, что он всё слышал, он повторил ее последние слова.
В это
время товарищ прокурора опять привстал и всё с
тем же притворно-наивным видом попросил позволения сделать еще несколько вопросов и, получив разрешение, склонив над шитым воротником голову, спросил...
— Вы видите перед собой, господа присяжные заседатели, характерное, если можно так выразиться, преступление конца века, носящее на себе, так сказать, специфические черты
того печального явления разложения, которому подвергаются в наше
время те элементы нашего общества, которые находятся под особенно, так сказать, жгучими лучами этого процесса…
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей
тем таинственным, в последнее
время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
И в его представлении происходило
то обычное явление, что давно не виденное лицо любимого человека, сначала поразив
теми внешними переменами, которые произошли за
время отсутствия, понемногу делается совершенно таким же, каким оно было за много лет
тому назад, исчезают все происшедшие перемены, и перед духовными очами выступает только
то главное выражение исключительной, неповторяемой духовной личности.
А между
тем в глубине своей души он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость не только этого своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и
та страшная завеса, которая каким-то чудом всё это
время, все эти 12 лет скрывала от него и это его преступление и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за нее.
Он краснел и бледнел, и только что хотел начать говорить, как Петр Герасимович, до этого
времени молчаливый, очевидно раздраженный авторитетным тоном старшины, вдруг начал возражать ему и говорить
то самое, что хотел сказать Нехлюдов.
— Она и опиумом могла лишить жизни, — сказал полковник, любивший вдаваться в отступления, и начал при этом случае рассказывать о
том, что у его шурина жена отравилась опиумом и умерла бы, если бы не близость доктора и принятые во
время меры. Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого не достало духа перебить его. Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать свою историю.
И он вдруг понял, что
то отвращение, которое он в последнее
время чувствовал к людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное дело: в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
С Нехлюдовым не раз уже случалось в жизни
то, что он называл «чисткой души». Чисткой души называл он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка
времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь
тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки.
В
те 8 месяцев, во
время которых она, будучи взята на поруки, ожидала суда, она не только помирилась с мужем, но так полюбила его, что суд застал ее живущей с мужем душа в душу.
Женщина эта молчала, но всё
время одобрительно и умиленно улыбалась на
то, что происходило на дворе.
В это
время дернулся и
тот вагон, у которого она стояла, и пошел.
В
то самое
время, когда Нехлюдов разговаривал с студентом, большие, с оконцем в середине, железные двери тюрьмы отворились, и из них вышел офицер в мундире с другим надзирателем, и надзиратель с книжкой объявил, что впуск посетителей начинается.
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он читать, — был остановлен во
время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения, на
том основании, что слова защитника якобы не относятся прямо к делу, а между
тем в делах уголовных, как
то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения вопроса о вменении» — два, — сказал он, взглянув на Нехлюдова.
Проходя назад по широкому коридору (было
время обеда, и камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к
тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед
теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за
то, что он спокойно рассматривает это.
Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что
время свидания кончилось, и надо расходиться. Нехлюдов встал, простился с Верой Ефремовной и отошел к двери, у которой остановился, наблюдая
то, что происходило перед ним.
Но мало
того, что Нехлюдов знал это, он знал и
то, что это было несправедливо и жестоко, и знал это со
времен студенчества, когда он исповедывал и проповедывал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам, считая владение землею таким же грехом в наше
время, каким было владение крепостными пятьдесят лет
тому назад.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он в одно и
то же
время кончил свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов сказал приказчику, что не надо мужиков звать к конторе, а что он сам пойдет на деревню, к
тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов пошел на деревню.
Напротив, несмотря на
то, что там, в Кузминском, его предложение приняли и всё
время благодарили, а здесь ему выказали недоверие и даже враждебность, он чувствовал себя спокойным и радостным.
Остальные два старика, один —
тот самый беззубый, который вчера на сходке кричал решительный отказ на все предложения Нехлюдова, и другой — высокий, белый, хромой старик с добродушным лицом, в бахилках и туго умотанных белыми онучами худых ногах, оба почти всё
время молчали, хотя и внимательно слушали.
Объяснение это подтверждалось
теми большими денежными милостынями, которые раздавал Нехлюдов во
время своего пребывания в Панове.
Со
времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности после своей поездки в деревню, Нехлюдов не
то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к
той своей среде, в которой он жил до сих пор, к
той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды не видят, не могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
Но когда прошло известное
время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку,
то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
Особенно положение матери, — говорил он, повторяя почти слово в слово всё
то, что все в Петербурге говорили в это
время о Каменском.
В
то же
время, как пришел денщик, блюдечко, остановившись раз на «п», другой раз на «о» и потом, дойдя до «с», остановилось на этой букве и стало дергаться туда и сюда.
Нехлюдов тотчас же, несмотря на странный мундир и на
то, что он лет шесть не видал его, узнал в нем одного из лучших друзей своего студенческого
времени.
Сковородников, сидевший против Вольфа и всё
время собиравший толстыми пальцами бороду и усы в рот, тотчас же, как только Бе перестал говорить, перестал жевать свою бороду и громким, скрипучим голосом сказал, что, несмотря на
то, что председатель акционерного общества большой мерзавец, он бы стоял за кассирование приговора, если бы были законные основания, но так как таковых нет, он присоединяется к мнению Ивана Семеновича (Бе), сказал он, радуясь
той шпильке, которую он этим подпустил Вольфу.
Вольф был недоволен в особенности
тем, что он как будто был уличен в недобросовестном пристрастии, и, притворяясь равнодушным, раскрыл следующее к докладу дело Масловой и погрузился в него. Сенаторы между
тем позвонили и потребовали себе чаю и разговорились о случае, занимавшем в это
время, вместе с дуэлью Каменского, всех петербуржцев.
Тут, во
время службы в Сенате, его родные выхлопотали ему назначение камер-юнкером, и он должен был ехать в шитом мундире, в белом полотняном фартуке, в карете, благодарить разных людей за
то, что его произвели в должность лакея.
Как и все люди его круга и
времени, он без малейшего усилия разорвал своим умственным ростом
те путы религиозных суеверий, в которых он был воспитан, и сам не знал, когда именно он освободился.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на
время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в
ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
Нехлюдов видел, что ей и не нужно было ничего сказать ему, но нужно было только показаться ему во всей прелести своего вечернего туалета, с своими плечами и родинкой, и ему было и приятно и гадко в одно и
то же
время.
Нехлюдову хотелось забыть это, не видать этого, но он уже не мог не видеть. Хотя он и не видал источника
того света, при котором всё это открывалось ему, как не видал источника света, лежавшего на Петербурге, и хотя свет этот казался ему неясным, невеселым и неестественным, он не мог не видеть
того, что открывалось ему при этом свете, и ему было в одно и
то же
время и радостно и тревожно.
Что было прежде, — прежде ли он сердцем пожалел ее или прежде вспомнил себя, свои грехи, свою гадость именно в
том, в чем он упрекал ее, — он не помнил. Но вдруг в одно и
то же
время он почувствовал себя виноватым и пожалел ее.
Эти так называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были, по мнению Нехлюдова, не что иное, как такие же люди, как и
те, перед которыми общество виновато более, чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато не непосредственно перед ними самими теперь, а в прежнее
время виновато прежде еще перед их родителями и предками.
Так вот в исследовании вопроса о
том, зачем все эти столь разнообразные люди были посажены в тюрьмы, а другие, точно такие же люди ходили на воле и даже судили этих людей, и состояло четвертое дело, занимавшее в это
время Нехлюдова.
Нехлюдов читал много, но урывками, и отсутствие ответа приписывал такому поверхностному изучению, надеясь впоследствии найти этот ответ, и потому не позволял себе еще верить в справедливость
того ответа, который в последнее
время всё чаще и чаще представлялся ему.
Рагожинский был человек без имени и состояния, но очень ловкий служака, который, искусно лавируя между либерализмом и консерватизмом, пользуясь
тем из двух направлений, которое в данное
время и в данном случае давало лучшие для его жизни результаты, и, главное, чем-то особенным, чем он нравился женщинам, сделал блестящую относительно судейскую карьеру.
Она любовалась этой решительностью, узнавала в этом его и себя, какими они были оба в
те хорошие
времена до замужества, но вместе с
тем ее брал ужас при мысли о
том, что брат ее женится на такой ужасной женщине.
(Несмотря на
то, что в первое
время после женитьбы они старались сойтись на «ты», они остались на «вы».)