Неточные совпадения
Всё
лицо женщины
было той особенной белизны, которая бывает на
лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале.
Вымыв душистым мылом руки, старательно вычистив щетками отпущенные ногти и обмыв у большого мраморного умывальника себе
лицо и толстую шею, он пошел еще в третью комнату у спальни, где приготовлен
был душ.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем
лице такую печаль, которая
была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
Нехлюдов между тем, надев pince-nez, глядел на подсудимых по мере того, как их допрашивали. — «Да не может
быть, — думал он, не спуская глаз с
лица подсудимой, — но как же Любовь?», думал он, услыхав ее ответ.
Да, это
была она. Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое
лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту
лица, особенность эта, милая, исключительная особенность,
была в этом
лице, в губах, в немного косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении готовности не только в
лице, но и во всей фигуре.
Что-то
было такое необыкновенное в выражении
лица и страшное и жалкое в значении сказанных ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым она окинула при этом залу, что председатель потупился, и в зале на минуту установилась совершенная тишина. Тишина
была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял голову и продолжал вопросы...
Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на ее стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное
лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то же, что
поет в его душе,
поет и в ее душе.
Нехлюдов молча вышел. Ему даже не
было стыдно. Он видел по выражению
лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого не признавая. Он знал теперь, что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Он стоял, глядя на задумчивое, мучимое внутренней работой
лицо Катюши, и ему
было жалко ее, но, странное дело, эта жалость только усиливала вожделение к ней.
Лицо ее
было необыкновенно серьезно, — он никогда не видал его таким.
В зале
были новые
лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал,
была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила Маслова.
И в его представлении происходило то обычное явление, что давно не виденное
лицо любимого человека, сначала поразив теми внешними переменами, которые произошли за время отсутствия, понемногу делается совершенно таким же, каким оно
было за много лет тому назад, исчезают все происшедшие перемены, и перед духовными очами выступает только то главное выражение исключительной, неповторяемой духовной личности.
Да, несмотря на арестантский халат, на всё расширевшее тело и выросшую грудь, несмотря на раздавшуюся нижнюю часть
лица, на морщинки на лбу и на висках и на подпухшие глаза, это
была несомненно та самая Катюша, которая в Светло-Христово Воскресение так невинно снизу вверх смотрела на него, любимого ею человека, своими влюбленными, смеющимися от радости и полноты жизни глазами.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное
лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он
был богат и знатен, и ему не нужно
было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда
был начальником края.
Ему неприятен
был и этот самоуверенный, пошлый, либеральный тон Колосова, неприятна
была бычачья, самоуверенная, чувственная фигура старика Корчагина, неприятны
были французские фразы славянофилки Катерины Алексеевны, неприятны
были стесненные
лица гувернантки и репетитора, особенно неприятно
было местоимение «ему», сказанное о нем…
Одна из этих женщин, отбывавшая наказание за воровство,
была большая, грузная, с обвисшим телом рыжая женщина, с желтовато-белыми, покрытыми веснушками
лицом, руками и толстой шеей, выставлявшейся из-за развязанного раскрытого ворота.
Лицо у ней
было красное, в пятнах, с широко расставленными черными глазами и толстыми короткими губами, не закрывавшими белые выпирающие зубы.
Четвертая стоявшая у окна
была отбывающая наказание за корчемство невысокая коренастая деревенская женщина с очень выпуклыми глазами и добродушным
лицом.
— Ужли ж присудили? — спросила Федосья, с сострадательной нежностью глядя на Маслову своими детскими ясно-голубыми глазами, и всё веселое молодое
лицо ее изменилось, точно она готова
была заплакать.
Увидав все эти сочувственные
лица после всего того, что с ней
было нынче, Масловой захотелось плакать, и у ней задрожали губы.
Подсудимый, оберегаемый двумя жандармами с оголенными саблями,
был худой, узкоплечий двадцатилетний мальчик в сером халате и с серым бескровным
лицом.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное
лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж
был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к
лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это
был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным
лицом и черными руками) того самого Бога, которого он
ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то
петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Между теми и другими
были две сетки и аршина три расстояния, так что не только передать что-нибудь, но и рассмотреть
лицо, особенно близорукому человеку,
было невозможно.
С обеих сторон
были прижавшиеся к сеткам
лица: жен, мужей, отцов, матерей, детей, старавшихся рассмотреть друг друга и сказать то, что нужно.
Можно
было только по
лицам судить о том, что говорилось и какие отношения
были между говорящими.
Рядом с старушкой
был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив руки к ушам, покачивая головой, то, что ему говорил похожий на него арестант с измученным
лицом и седеющей бородой.
Через минуту из боковой двери вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него. Черные волосы, так же как и третьего дня, выбивались вьющимися колечками,
лицо, нездоровое, пухлое и белое,
было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые глаза из-под подпухших век особенно блестели.
— Ведь
был ребенок? — спросил он и почувствовал, как
лицо его покраснело.
Она не только
была необыкновенно оригинально нарядна, — что-то
было на ней накручено и бархатное, и шелковое, и ярко желтое, и зеленое, — но и жидкие волосы ее
были подвиты, и она победительно влетела в приемную, сопутствуемая длинным улыбающимся человеком с земляным цветом
лица, в сюртуке с шелковыми отворотами и белом галстуке.
Это
был писатель; его знал по
лицу Нехлюдов.
Нехлюдов увидал ее в дверях, когда она еще не видала смотрителя.
Лицо ее
было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая головой. Увидав смотрителя, она с испуганным
лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.
В комнате
было светло, и Нехлюдов в первый раз ясно на близком расстоянии увидал ее
лицо, — морщинки около глаз и губ и подпухлость глаз.
В комнате
была девушка в войлочной шляпе, в шубке, жилистая, с худым некрасивым
лицом, в котором хороши
были одни глаза с поднятыми над ними бровями.
Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое чувство сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на
лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло,
лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как
было хорошо! А теперь? Боже мой, как всё это
было мучительно и трудно!..
Масленников весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же
было жирное и красное
лицо, и та же корпуленция, и такая же, как в военной службе, прекрасная одежда. Там это
был всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или тужурка; теперь это
было по последней моде статское платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее широкую грудь. Он
был в вицмундире. Несмотря на разницу лет (Масленникову
было под 40), они
были на «ты».
— В остроге
есть одно
лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог
лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и чаще. Мне сказали, что это от тебя зависит.
Во всем
лице, в особенности в больших глазах,
было выражение безнадежной тоски.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое
лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы
было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так
было ужасно думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
А между тем еще ужаснее
было думать, чтобы этот правдивый рассказ, с этим добродушным
лицом,
был бы обман и выдумка.
Недалеко от них, в углу, сидела парочка влюбленных: она
была с короткими волосами и с энергическим
лицом, белокурая, миловидная, совсем молоденькая девушка в модном платье; он — с тонкими очертаниями
лица и волнистыми волосами красивый юноша в гуттаперчевой куртке.
Всё
было красиво в этой девушке: и большие белые руки, и волнистые остриженные волосы, и крепкие нос и губы; но главную прелесть ее
лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза.
— Что он у вас спрашивает, кто вы? — спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло
быть сомнения о том, что она со всеми
была,
есть и должна
быть в простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно знать, — сказала она и совсем улыбнулась в
лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
Молодой человек всё вертел бумажку, и
лицо его становилось всё более и более злым, — так велики
были усилия, которые он делал, чтобы не заразиться чувством матери.
Масленников
был в особенно радостном возбуждении, причиной которого
было оказанное ему внимание важным
лицом.
Он не замечал серьезного выражения
лица Нехлюдова, не слушал его и неудержимо влек его в гостиную, так что нельзя
было отказаться, и Нехлюдов шел с ним.
Это
было не живое рабство, как то, которое
было отменено в 61-м году, рабство определенных
лиц хозяину, но рабство общее всех безземельных или малоземельных крестьян большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно тем, среди которых жили крестьяне.
— Да нет же. Вы поймите, что земля не может
быть предметом собственности отдельных
лиц.
Нехлюдов продолжал говорить о том, как доход земли должен
быть распределен между всеми, и потому он предлагает им взять землю и платить зa нее цену, какую они назначат, в общественный капитал, которым они же
будут пользоваться. Продолжали слышаться слова одобрения и согласия, но серьезные
лица крестьян становились всё серьезнее и серьезнее, и глаза, смотревшие прежде на барина, опускались вниз, как бы не желая стыдить его в том, что хитрость его понята всеми, и он никого не обманет.