Неточные совпадения
— Вам Маслову? — спросила она, подходя с дежурным надзирателем к одной из дверей
камер, отворявшихся в коридор.
Надзиратель, гремя железом, отпер замок и, растворив дверь
камеры, из которой хлынул еще более вонючий, чем в коридоре, воздух, крикнул...
В
камере слышна была суетня: женские голоса и шаги босых ног.
— Живей, что ль, поворачивайся там, Маслова, говорю! — крикнул старший надзиратель в дверь
камеры.
В
камере захохотал женский голос.
Они спустились вниз по каменной лестнице, прошли мимо еще более, чем женские, вонючих и шумных
камер мужчин, из которых их везде провожали глаза в форточках дверей, и вошли в контору, где уже стояли два конвойных солдата с ружьями.
Маслова вернулась домой в свою
камеру только в 6 часов вечера, усталая и больная ногами после пройденных без привычки пятнадцати верст по камню, убитая неожиданно строгим приговором, сверх того, голодная.
Старшой подошел и сердито ткнул Маслову в плечо и, кивнув ей головой, повел ее в женский коридор. В женском коридоре ее всю ощупали, обыскали и, не найдя ничего (коробка папирос была засунута в калаче), впустили в ту же
камеру, из которой она вышла утром.
Камера, в которой содержалась Маслова, была длинная комната, в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства. В середине, против двери, была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным под ней запыленным букетом иммортелек. За дверью налево было почерневшее место пола, на котором стояла вонючая кадка. Поверка только что прошла, и женщины уже были заперты на ночь.
Всех обитательниц этой
камеры было пятнадцать: двенадцать женщин и трое детей.
Она была старостихой
камеры, она же и торговала вином.
Она, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг нее, ходила босая и в одной грязной серой рубахе взад и вперед по свободному месту
камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила до стены.
Когда загремел замок, и Маслову впустили в
камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка на минуту остановилась, посмотрела на вошедшую, подняв брови, но, ничего не сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась на Маслову.
Кораблиха между тем подала склянку с вином и кружку. Маслова предложила Кораблевой и Хорошавке. Эти три арестантки составляли аристократию
камеры, потому что имели деньги и делились тем, что имели.
Все лежали, некоторые захрапели, только старушка, всегда долго молившаяся, всё еще клала поклоны перед иконой, а дочь дьячка, как только надзирательница ушла, встала и опять начала ходить взад и вперед по
камере.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из
камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней
камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Из другой
камеры вышли другие арестантки, и все стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны были класть руки на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
Маслова с Федосьей находились в середине колонны, состоящей более чем из ста женщин, вышедших из всех
камер.
Она быстро взглянула на смотрителя, который ходил взад и вперед по
камере.
В обычное время в остроге просвистели по коридорам свистки надзирателей; гремя железом, отворились двери коридоров и
камер, зашлепали босые ноги и каблуки котов, по коридорам прошли парашечники, наполняя воздух отвратительною вонью; умылись, оделись арестанты и арестантки и вышли по коридорам на поверку, а после поверки пошли за кипятком для чая.
За чаем в этот день по всем
камерам острога шли оживленные разговоры о том, что в этот день должны были быть наказаны розгами два арестанта.
Его любили товарищи по
камере за его веселость, щедрость и твердость в отношениях с начальством.
С вечера всё это было известно всем обитателям острога, и по
камерам шли оживленные переговоры о предстоящем наказании.
— Ну, девка, заживешь теперь, — говорила Кораблева Масловой, когда она вернулась в
камеру. — Видно, здорово в тебя втреснувши; не зевай, пока он ездит. Он выручит. Богатым людям всё можно.
— Как же, даже должен был меры строгости употребить — перевел в другую
камеру. Так она женщина смирная, но денег вы, пожалуйста, не давайте. Это такой народ…
— А это из 21-ой
камеры. Что ж, можно их вызвать.
— А нельзя ли мне повидать Меньшова в его
камере?
— Вот сведите князя в
камеру к Меньшову.
Камера 21-я, — сказал смотритель помощнику, — а потом в контору. А я вызову. Как ее звать?
Двери
камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к стенам, проходили в свои
камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной дверью.
В четвертой
камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив голову и облокотившись локтями на колени.
Его, очевидно, не интересовало узнать, кто глядит к нему в
камеру.
Нехлюдову стало страшно; он перестал заглядывать и подошел к 21-ой
камере Меньшова.
— Да, мне рассказывали про ваше дело, — сказал Нехлюдов, проходя в глубь
камеры и становясь у решетчатого и грязного окна, — и хотелось бы от вас самих услышать.
Меньшов подошел тоже к окну и тотчас же начал рассказывать, сначала робко поглядывая на смотрителя, потом всё смелее и смелее; когда же смотритель совсем ушел из
камеры в коридор, отдавая там какие-то приказания, он совсем осмелел.
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и
камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он спокойно рассматривает это.
В одном коридоре пробежал кто-то, хлопая котами, в дверь
камеры, и оттуда вышли люди и стали на дороге Нехлюдову, кланяясь ему.
«Что же это такое?» говорил себе Нехлюдов, выходя из
камер, как сквозь строй прогоняемый сотней глаз выглядывавших из дверей и встречавшихся арестантов.
Вернувшись после этого свидания в свою вонючую
камеру.
В
камере были только: чахоточная владимирская с грудным ребенком, старушка Меньшова и сторожиха с двумя детьми.
В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы
камеры в котах на босу ногу вошли в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
И тут же вспомнил острог, бритые головы,
камеры, отвратительный запах, цепи и рядом с этим — безумную роскошь своей и всей городской, столичной, господской жизни.
— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? — сказал адвокат, отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. — Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
Тут, во время службы в Сенате, его родные выхлопотали ему назначение камер-юнкером, и он должен был ехать в шитом мундире, в белом полотняном фартуке, в карете, благодарить разных людей за то, что его произвели в должность лакея.
За это время Нехлюдову, вследствие перевода Масловой к политическим, пришлось познакомиться с многими политическими, сначала в Екатеринбурге, где они очень свободно содержались все вместе в большой
камере, а потом на пути с теми пятью мужчинами и четырьмя женщинами, к которым присоединена была Маслова. Это сближение Нехлюдова с ссылаемыми политическими совершенно изменило его взгляды на них.
Познакомился я также с двумя соседями по
камере.
В коридоре и
камерах весь вечер была мертвая тишина.
Вдруг слышу, Розовский из своей
камеры через коридор кричит мне: «Что вы? зачем вы его зовете?» Я сказал что-то, что он табак мне приносил, но он точно догадывался и стал спрашивать меня, отчего мы не пели, отчего не перестукивались.
Прошли мимо моей двери и остановились перед
камерой рядом.
— Бернов! — крикнул офицер, — проводи их к Вакулову, скажи пропустить в отдельную
камеру к политическим; могут там побыть до поверки.
Из сеней шел коридор, в который отворялись двери
камер.