Неточные совпадения
Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и
с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуcя в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее
руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
И он
с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за
руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою
рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол
с рабочею сумочкой на
руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что́ она ни делала, было partie de plaisir [увеселением] для нее и для всех ее окружавших.
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший
с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за
руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за
руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброю и приятною улыбкой.
— Нет, нельзя, — сказал князь Андрей смеясь, пожатием
руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать. Он что-то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий
с дочерью, и мужчины встали, чтобы дать им дорогу.
— Chère Анна Михайловна, — сказал он
с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, — для меня почти невозможно сделать то, что́ вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя
рука. Довольны вы?
— Император Александр, — сказала она
с грустью, сопутствовавшею всегда ее речам об императорской фамилии, — объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в
руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной
с эмигрантом и роялистом.
Толстый, выше обыкновенного роста, широкий,
с огромными красными
руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что-нибудь особенно приятное.
Страница из «Русского вестника» 1865 г. № 1, исправленная для первого полного издания романа (
рука автора и
С. А. Толстой).
Долохов
с бутылкой рома в
руке вскочил на окно.
Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и
рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие.
— Эти слова
с одинаким выражением на полном, веселом и чисто выбритом лице и
с одинаково-крепким пожатием
руки и повторяемыми короткими поклонам говорил он всем без исключения и изменения.
Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и
с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена
руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова
с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправлял редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.
Черноглазая,
с большим ртом, некрасивая, но живая девочка,
с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега,
с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными
руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка.
Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка
с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых
руках и шее.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул
рукой соринки
с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что́ он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала.
И, взяв его под
руку, она
с счастливым лицом тихо пошла
с ним рядом в диванную.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате
с чернильницей в
руке.
Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то,
с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за
руку и дружелюбно улыбнулся.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил
с дивана, ухватил Бориса за
руку снизу
с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить
с смешанным чувством стыда и досады.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись
с Борисом, крепко жал его
руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
— Имениннице дорогой
с детками, — сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты что, старый греховодник, — обратилась она к графу; целовавшему ее
руку, — чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подростут… — она указывала на девиц, — хочешь — не хочешь, надо женихов искать.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел
с своею маленькою дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала
с большим,
с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала
с ним, как большая. У нее в
руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила
с своим кавалером.
Граф
с шутливою вежливостью, как-то по-балетному, подал округленную
руку Марье Дмитриевне.
Действительно, всё, чтó только было в зале,
с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом
с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшею выше его ростом, округлял
руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, чтó будет.
Ее огромное тело стояло прямо
с опущенными вниз мощными
руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало.
Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па́, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову
с улыбающимся лицом и округло размахнув правою
рукою среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи.
— Я тебе скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за
руку, — письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание
с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
— Ah, mon ami! — сказала она
с тем же жестом, как утром
с сыном, дотрогиваясь до его
руки: — croyez, que je souffre, autant, que vous, mais soyez homme. [Ах, мой дружок, поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане
с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим
с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял
руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё
с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до
руки Пьера, сказала...
Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах,
с выпростанными на них длинными волосами,
с зажженными свечами в
руках, и медленно-торжественно служили.
Немного позади их стояли две младшие княжны,
с платком в
руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь,
с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз
с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется.
Князь Василий стоял
с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую
руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна,
с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что̀ делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же
рукой, в которой была свеча.
Француз-доктор, — стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную
руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался.
Заметил ли граф тот взгляд ужаса,
с которым Пьер смотрел на эту безжизненную
руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную
руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на
руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием.
Пьеру он ничего не сказал, только пожал
с чувством его
руку пониже плеча. Пьер
с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро,
с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула
руками.
— Нельзя, княжна, нельзя, — сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь
с заданными уроками, уже готовилась уходить, — математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится-слюбится. — Он потрепал ее
рукой по щеке. — Дурь из головы выскочит.
Князь Андрей поцеловался
с сестрою
рука в
руку и сказал ей, что она такая же pleurnicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
И в то время как князь Андрей (не
с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а
с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал
с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову
рукам Тихона.
В столовой, громадно-высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий,
с салфеткой на
руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь.
Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму
с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы
с дурно-сделанным (видимо,
рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских.
— Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, — сказала она дрожащим от волнения голосом,
с торжественным жестом держа в обеих
руках перед братом овальный старинный образок Спасителя
с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная,
с работой в
руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
— Adieu, Marie, [Прощай, Маша,] — сказал он тихо сестре, поцеловался
с нею
рука в
руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Полковой командир, покраснев, подбежал к лошади, дрожащими
руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и
с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
И перед роту
с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув
рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам
с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только
с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
В то время как князь Андрей сошелся
с Несвицким и Жерковым,
с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись
с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая
рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил...