Неточные совпадения
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех
пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: — Иди сюда — разойми пари! — Это был Долохов, семеновский
офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер, улыбался, весело глядя вокруг себя.
— А ты кто такой? — вдруг с
пьяным бешенством обратился к нему
офицер. — Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, — повторил он, — в лепешку расшибу.
Князь Андрей видел, что
офицер находился в том
пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что́ говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что́ называется ridicule, [[смешным],] но инстинкт его говорил другое. Не успел
офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку...
Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что́ мог делать самый лучший
офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние
пьяного человека.
— На абордаж!!!.. — закричал
пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский
офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на
пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал наконец пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Пьер продолжал по-французски уговаривать
офицера не взыскивать с этого
пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически-нежное выражение, и он протянул руку.
Неточные совпадения
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках
офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость
пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза подходил к дилижансу, всякий раз требуя наши визы. Я показал ему неаполитанскую визу; ему этого и полкарлина бьло мало, он понес пассы в канцелярию и воротился минут через двадцать с требованием, чтоб я и мой товарищ шли к бригадиру. Бригадир, старый и
пьяный унтер-офицер, довольно грубо спросил:
В полку было много
офицеров из духовных и потому пели хорошо даже в
пьяные часы. Простой, печальный, трогательный мотив облагораживал пошлые слова. И всем на минуту стало тоскливо и тесно под этим низким потолком в затхлой комнате, среди узкой, глухой и слепой жизни.
Два-три молодых
офицера встали, чтобы идти в залу, другие продолжали сидеть и курить и разговаривать, не обращая на кокетливую даму никакого внимания; зато старый Лех косвенными мелкими шажками подошел к пей и, сложив руки крестом и проливая себе на грудь из рюмки водку, воскликнул с
пьяным умилением:
Ну, предположи… каприз истерической натуры, необыкновенную, неудержимую похоть, ну, наконец, насилие со стороны
пьяного человека… какого-нибудь пехотного
офицера…