Неточные совпадения
Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь
историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных
действий только в общих чертах.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения
исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и
действие его, совпадая во времени с миллионами
действий других людей, получает
историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с бо̀льшими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
Каждое
действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в
историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.
В
исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ
действий.
Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать
действия одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного
исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает всё меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого-нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в
действиях одного
исторического лица, ложны сами в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие,
исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда всё население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным
действием всю силу своего народного чувства: тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленною.
В
исторических событиях (где предметом наблюдения суть
действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном
историческом месте —
исторических героев.
Но стòит только вникнуть в сущность каждого
исторического события, т. е. в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля
исторического героя не только не руководит
действиями масс, но сама постоянно руководима.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити
исторических рассуждений, когда
действие уже явно противно тому, что всё человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого — нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
Прошло семь лет после 12-го года. Взволнованное
историческое море Европы улеглось в свои бepeгà. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам) продолжали свое
действие.
Только отрешившись от знания близкой понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни
исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами
действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова́ случай и гений.
С одной стороны, рассуждение показывает, что выражение воли человека — его словà суть только часть общей деятельности, выражающейся в событии, как, например, в войне или революции; и потому без признания непонятной, сверхъестественной силы — чуда, нельзя допустить, чтобы словà могли быть непосредственною причиной движения миллионов; с другой стороны, если даже допустить, что словà могут быть причиной события, то история показывает, что выражения воли
исторических лиц во многих случаях не производят никакого
действия, т. е., что приказания их часто не только не исполняются, но что иногда происходит даже совершенно обратное тому, что ими приказано.
Говоря о простейших
действиях тепла, электричества или атомов, мы не можем сказать, почему происходят эти
действия, и говорим, что такова природа этих явлений, что это их закон. То же самое относится и до
исторических явлений. Почему происходит война или революция? мы не знаем; мы знаем только, что для совершения того или другого
действия, люди складываются в известное соединение и участвуют все; и мы говорим, что такова природа людей, что это закон.
В действительной жизни каждое
историческое событие, каждое
действие человека понимается весьма ясно и определенно, без ощущения малейшего противоречия, несмотря на то, что каждое событие представляется частию свободным, частию необходимым.
Это есть то основание, вследствие которого
действия наши и других людей представляются нам, с одной стороны, тем более свободными и менее подлежащими необходимости, чем более известны нам те выведенные из наблюдения физиологические, психологические и
исторические законы, которым подлежит человек, и чем вернее усмотрена нами физиологическая, психологическая или
историческая причина
действия; с другой стороны, чем проще самое наблюдаемое
действие и чем несложнее характером и умом тот человек,
действие которого мы рассматриваем.
Неточные совпадения
И гегелианский
исторический оптимизм неприемлем и не оправдан как крайняя форма универсального детерминизма, отрицающего
действие человеческой свободы в истории.
Исторический рассказ 24 сентября,в 6 часов после обеда, я с Матвеем отправились в Тобольск в виде опыта, чтобы достать визы всем малолетним дворянам Ялуторовска. Утром заставил их всех написать просьбы в губернское правление. Это было вследствие письма Лебедя, который мне сказал, наконец, что местная власть, не знаю почему, ждет прошения от лиц под благотворным
действием манифеста. Значит, не все одинаково понимают его
действие.
Практика, установившаяся на Западе и не отказывающаяся ни от эмпиреев, ни от низменностей, положила конец колебаниям Перебоева. Он сказал себе:"Ежели так поступают на Западе, где адвокатура имеет за собой
исторический опыт, ежели там общее не мешает частному, то тем более подобный образ
действий может быть применен к нам. У западных адвокатов золотой век недалеко впереди виднеется, а они и его не боятся; а у нас и этой узды, слава богу, нет. С богом! — только и всего".
Поэтому приписывать замечательным двигателям истории ясное сознание отдаленных последствий их
действий или все самые мелкие и частные их деяния подчинять одной господствующей идее, представителями которой они являются во всей своей жизни, делать это — значит ставить частный произвол выше, чем неизбежная связь и последовательность
исторических явлений.
Эпоха или время
действия выбрано самое счастливое;
исторические происшествия и лица вставлены в раму интриги с искусством, освещены светом истории прекрасно и верно.