Неточные совпадения
Так
говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного
князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она
говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром
с красным лакеем, было написано без различия во всех...
— Bonaparte l’a dit, [Это
говорил Бонапарт,] — сказал
князь Андрей
с усмешкой.
И
князь Ипполит начал
говорить по-русски таким выговором, каким
говорят французы, пробывшие
с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал
князь Ипполит внимания к своей истории.
Пьер
с десятилетнего возраста был послан
с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к
князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и
говорил ему
князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина
князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться,
с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал
говорить...
— Моя жена, — продолжал
князь Андрей, — прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин,
с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому
говорю, потому что я люблю тебя.
—
Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, —
говорила княгиня Анна Михайловна
с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
— Ничего, всё то же; я только пришел
поговорить с тобой, Катишь, о деле, — проговорил
князь, устало садясь на кресло,
с которого она встала. — Как ты нагрела, однако, — сказал он, — ну, садись сюда, causons. [
Поговорим.]
В приемной никого уже не было, кроме
князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем-то оживленно
говорили. Как только они увидали Пьера
с его руководительницей, они замолчали. Княжна что-то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала...
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы
с вами
говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого
князя, сам не зная, чтó из этого выйдет.
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних
князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная,
с работой в руках, сидела на кресле и без умолку
говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы.
Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Знакомая павлоградцам,
с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку,
говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к
князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику
с приказанием от начальника ариергарда.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык
с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема
поговорить хоть не по-русски (они
говорили по-французски), но
с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император
говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что́
говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что́ называется ridicule, [[смешным],] но инстинкт его
говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как
князь Андрей
с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку...
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто
говоря: «сто́ит ли глупостями заниматься!» Он остановил лошадь,
с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу.
Князь Андрей ничего не
говорил с Тушиным. Они оба были так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены),
князь Андрей подъехал к Тушину.
Он не
говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не
говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и
князь Василий сближался
с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен,
говорил о том, о чем нужно было.
Но несмотря на то, что, когда
князь Василий оставался для Пьера (как он это
говорил), он не
говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания.
Когда
князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо
говорила с пожилой дамой о Пьере.
Перед обедом княжна и m-lle Bourienne, знавшие, что
князь не в духе, стояли, ожидая его: m-lle Bourienne
с сияющим лицом, которое
говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья — бледная, испуганная,
с опущенными глазами.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому
князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла ее чувствовать. Со стороны
князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила
с нею дни, просила ее ночевать
с собой и
с нею часто
говорила о свекоре и судила его.
Он выбрился, надушился
с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и
с прирожденным ему добродушно-победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около
князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он
говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого
князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось
говорить с великим
князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения.
В то время, как взошел Борис,
князь Андрей, презрительно прищурившись (
с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно
говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты
с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке,
с солдатским подобострастным выражением багрового лица что-то докладывал
князю Андрею.
— Очень хорошо, извольте подождать, — сказал он генералу по-русски, тем французским выговором, которым он
говорил, когда хотел
говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который
с мольбою бегал за ним, прося еще что-то выслушать),
князь Андрей
с веселою улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Но вот что́ мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасный человек,
князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов
с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте-ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему
говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где-нибудь там, поближе к солнцу.
На заре 16-го числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде
князя Багратиона, двинулся
с ночлега в дело, как
говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела.
Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем-то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют
с ним тон людей, знающих что-то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось
поговорить с Долгоруковым.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал
с унтер-офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади.
Князь Багратион
с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что́
говорили генералы.
— Хорошо, хорошо, — сказал он
князю Андрею и обратился к генералу, который
с часами в руках
говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны
с левого фланга уже спустились.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив
с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже
говорить.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил
князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он
говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион
говорил с его сыном.
— Бог помилует, никогда дохтура не нужны, —
говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле
князя всегда
с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофною гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
Несколько раз Пьер собирался
говорить, но
с одной стороны
князь Василий не допускал его до этого,
с другой стороны сам Пьер боялся начать
говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю.
Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде
князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке,
с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер
говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем.
С некоторым оживлением и интересом
князь Андрей
говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда
князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился.
— Несправедливо то, что́ есть зло для другого человека, — сказал Пьер,
с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда
князь Андрей оживлялся и начинал
говорить и хотел высказать всё то, что́ сделало его таким, каким он был теперь.
— А любовь к ближнему, а самопожертвование? — заговорил Пьер. — Нет, я
с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться, этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь
с вами, да и вы не думаете того, что́ вы
говорите. —
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
Князь Андрей
говорил это
с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
— Mon prince, je parle de l’empereur Napoléon, [ —
Князь, я
говорю об императоре Наполеоне.] — отвечал он. Генерал
с улыбкой потрепал его по плечу.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к
князю Андрею, отозвал его
с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
— Я не успел
поговорить с вами,
князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, — сказал он, кротко-презрительно улыбаясь и этою улыбкой как бы признавая, что он вместе
с князем Андреем понимает ничтожность тех людей,
с которыми он только что
говорил.
— Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях, — сказал
князь Андрей, стараясь бороться
с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться
с ним: он хотел противоречить.
Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться,
говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
Сперанский, как в первое свидание
с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский
с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво
говорил с ним, сделал сильное впечатление на
князя Андрея.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе
князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такою улыбкой, которая
с упреком
говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
— Ну, теперь декламация! — сказал Сперанский, выходя из кабинета. — Удивительный талант! — обратился он к
князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал
говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами.
Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь
с ним.
Князь Андрей
с бережливо-нежным выражением стоял перед нею и
говорил ей что-то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыханье, смотрела на него. И яркий свет какого-то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
— Как вы полагаете? —
с тонкою улыбкой
говорила Вера. — Вы,
князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что́ вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете,
князь?
— Мне надо, мне надо
поговорить с тобой, — сказал
князь Андрей. — Ты знаешь наши женские перчатки (он
говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). — Я… Но нет, я после
поговорю с тобой… — И
с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях
князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как
князь Андрей что-то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.