Неточные совпадения
Ему даже казалось, что она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая женщина и ничем не замечательная, простая, только добрая мать семейства, по
чувству справедливости должна быть снисходительна.
Все члены этой семьи, в особенности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завесой, и он не только не видел в них никаких недостатков, но под этою поэтическою, покрывавшею их, завесой предполагал самые возвышенные
чувства и всевозможные совершенства.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что
чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса: будет или не будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в том, что ему будет отказано.
— Стало быть, если
чувства мои уничтожены, если тело мое умрет, существования никакого уж не может быть? — спросил он.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это
чувство Левина, знал, что для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое
чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
Вот ты женился, ты знаешь это
чувство…
Теперь он всею душой раскаивался, что начал этот разговор со Степаном Аркадьичем. Его особенное
чувство было осквернено разговором о конкурренции какого-то петербургского офицера, предположениями и советами Степана Аркадьича.
Как ни горько было теперь княгине видеть несчастие старшей дочери Долли, сбиравшейся оставить мужа, волнение о решавшейся судьбе меньшой дочери поглощало все ее
чувства.
Она боялась, чтобы дочь, имевшая, как ей казалось, одно время
чувство к Левину, из излишней честности не отказала бы Вронскому и вообще чтобы приезд Левина не запутал, не задержал дела, столь близкого к окончанию.
Кити испытывала после обеда и до начала вечера
чувство, подобное тому, какое испытывает юноша пред битвою. Сердце ее билось сильно, и мысли не могли ни на чем остановиться.
— Не знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное
чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…
Несмотря на то, что он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость от него, и чем больше он это чувствовал, тем ему было приятнее, и его
чувство к ней становилось нежнее.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное
чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое
чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— Верно, с бумагами, — прибавил Степан Аркадьич, и, когда Анна проходила мимо лестницы, слуга взбегал наверх, чтобы доложить о приехавшем, а сам приехавший стоял у лампы, Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же Вронского, и странное
чувство удовольствия и вместе страха чего-то вдруг шевельнулось у нее в сердце.
В обнаженных плечах и руках Кити чувствовала холодную мраморность,
чувство, которое она особенно любила.
Она знала это
чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
С бодрым
чувством надежды на новую, лучшую жизнь, он в девятом часу ночи подъехал к своему дому.
А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний
чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском, говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
Не раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило
чувство радостной гордости.
Не вспоминая ни своих, ни его слов, она
чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их; и она была испугана и счастлива этим.
Какое-то неприятное
чувство щемило ей сердце, когда она встретила его упорный и усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим.
В особенности поразило ее
чувство недовольства собой, которое она испытала при встрече с ним.
Чувство то было давнишнее, знакомое
чувство, похожее на состояние притворства, которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не замечала этого
чувства, теперь она ясно и больно сознала его.
Он знал, что у ней есть муж, но не верил в существование его и поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с
чувством собственности спокойно взял ее руку.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное
чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду.
И сын, так же, как и муж, произвел в Анне
чувство, похожее на разочарованье.
Чувство беспричинного стыда, которое она испытывала дорогой, и волнение совершенно исчезли. В привычных условиях жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Слушая столь знакомые рассказы Петрицкого в столь знакомой обстановке своей трехлетней квартиры, Вронский испытывал приятное
чувство возвращения к привычной и беззаботной петербургской жизни.
Знаменитый доктор объявил княгине (
чувство приличия подсказало это), что ему нужно видеть еще paз больную.
Анна теперь с трудом могла вспомнить то
чувство почти набожного уважения, которое она в первое время имела к этим лицам.
Она ему не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось то самое
чувство оживления, которое нашло на нее в тот день в вагоне, когда она в первый раз увидела его.
— Вы с таким
чувством это рассказываете, что, мне кажется, вы сами один из этих двух.
Титулярный советник с колбасиками начинает таять, но желает тоже выразить свои
чувства и как только он начинает выражать их, так начинает горячиться и говорить грубости, и опять я должен пускать в ход все свои дипломатические таланты.
Теперь же, хотя убеждение его о том, что ревность есть постыдное
чувство и что нужно иметь доверие, и не было разрушено, он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что надо делать.
Теперь он испытывал
чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина.
И отвечал: ничего, и вспоминал о том, что ревность есть
чувство, унижающее жену, но опять в гостиной убеждался, что случилось что-то.
Переноситься мыслью и
чувством в другое существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу.
«Вопросы о ее
чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не мое дело, это дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее
чувствах и так далее — суть вопросы ее совести, до которой мне не может быть дела. Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
Теперь он испытывал
чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, возвратившийся домой и находящий дом свой запертым.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность
чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим
чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
— Входить во все подробности твоих
чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои
чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами того
чувства стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в новую жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это
чувство неточными словами.
Но и после, и на другой и на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих
чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать всё, что было в ее душе.
Но ему стало стыдно за это
чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умиленною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был брат.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и
чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
Левин слушал молча, и, несмотря на все усилия, которые он делал над собой, он никак не мог перенестись в душу своего приятеля и понять его
чувства и прелести изучения таких женщин.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая
чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое
чувство, — один, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь наполнила всю его жизнь.