Неточные совпадения
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на
себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал
по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок,
чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Только потому, что он
чувствовал себя ближе к земле, и
по особенной мягкости движенья Вронский знал, как много прибавила быстроты его лошадь.
Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он
чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за
собой всё сознающее
себя, полное жизни тело, и, как бы
по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама
собой. Это были самые блаженные минуты.
«И для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И дети
чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с
собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
Она
чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она
себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли
по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
Раз решив сам с
собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв,
по крайней мере, на
себя эту роль, — Вронский уже не мог
чувствовать ни зависти к Серпуховскому, ни досады на него за то, что он, приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
Он
чувствовал себя выбитым из той колеи,
по которой он так гордо и легко шел до сих пор.
Камердинер,
чувствуя себя невиноватым, хотел оправдываться, но, взглянув на барина, понял
по его лицу, что надо только молчать и, поспешно извиваясь, опустился на ковер и стал разбирать целые и разбитые рюмки и бутылки.
— То есть как тебе сказать?… Я
по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о
себе и сравниваю
себя с другими, особенно с братом, я
чувствую, что я плох.
Теперь или никогда надо было объясниться; это
чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он
чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял
себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял
себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов,
по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил...
— Я бы всегда
чувствовала себя виноватою пред этими несчастными детьми, — сказала она. — Если их нет, то они не несчастны,
по крайней мере, а если они несчастны, то я одна в этом виновата.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда,
по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни
по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити
чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Только первое время, пока карета выезжала из ворот клуба, Левин продолжал испытывать впечатление клубного покоя, удовольствия и несомненной приличности окружающего; но как только карета выехала на улицу и он
почувствовал качку экипажа
по неровной дороге, услыхал сердитый крик встречного извозчика, увидел при неярком освещении красную вывеску кабака и лавочки, впечатление это разрушилось, и он начал обдумывать свои поступки и спросил
себя, хорошо ли он делает, что едет к Анне.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность
по разуму верить, которую он знал в
себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он
чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
С той минуты, хотя и не отдавая
себе в том отчета и продолжая жить по-прежнему, Левин не переставал
чувствовать этот страх за свое незнание.
Неточные совпадения
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились
по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
По-видимому, эта женщина представляла
собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорается страстью, но
чувствует, что все его существо потихоньку тает.
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был человек знакомый и мог продлить и укоротить
по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в
себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
Потянувши впросонках весь табак к
себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся
по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец
чувствует, что в носу у него сидит гусар.
По крайней мере, он
почувствовал себя совершенно чем-то вроде молодого человека, чуть-чуть не гусаром.