Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам
на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были
на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой
на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но
знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Ты постой, постой, — сказал Степан Аркадьич, улыбаясь и трогая его руку. — Я тебе сказал то, что я
знаю, и повторяю, что в этом тонком и нежном
деле, сколько можно догадываться, мне кажется, шансы
на твоей стороне.
Она
знала, что старуху ждут со
дня на день,
знала, что старуха будет рада выбору сына, и ей странно было, что он, боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
Все эти
дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем
на душе говорить о постороннем она не могла. Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая
на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет
знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты
знаешь, с кем имеешь
дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
Вслед за доктором приехала Долли. Она
знала, что в этот
день должен быть консилиум, и, несмотря
на то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря
на то, что у ней было много своего горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала
узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
— Оттого, что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со всеми ими имел
дела, я их
знаю. Ведь это не купцы, а барышники. Он и не пойдет
на дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, чтобы купить за двадцать копеек рубль.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три
дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не
знал, возможно ли это нынче или нет, и не
знал, как
узнать это. Он виделся с ней в последний раз
на даче у кузины Бетси.
На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
В эти последние
дни он сам не ездил
на проездку, а поручил тренеру и теперь решительно не
знал, в каком состоянии пришла и была его лошадь.
Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно потому, что он
знал, что без него возят навоз
на неразлешенное поле и навалят Бог
знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и то ли
дело соха Андревна, и т. п.
— А
знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского
дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог
знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного
на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было
знать,
на что отвечать, — впрочем, не в том
дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо для народа?
— О, нет! — сказала Долли. — Первое время было неудобно, а теперь всё прекрасно устроилось благодаря моей старой няне, — сказала она, указывая
на Матрену Филимоновну, понимавшую, что говорят о ней, и весело и дружелюбно улыбавшуюся Левину. Она
знала его и
знала, что это хороший жених барышне, и желала, чтобы
дело сладилось.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки
на это
дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он
знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими
делами, просто забыл про это
дело.
Проснувшись поздно
на другой
день после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся в китель и, разложив
на столе деньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий,
зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел, не мешая ему.
Всё это было прекрасно, но Вронский
знал, что в этом грязном
деле, в котором он хотя и принял участие только тем, что взял
на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и не иметь с ним более никаких разговоров.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав
на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же с работниками вести
дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы
знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
— Хотя в общих чертах наши законоположения об этом предмете мне известны, — продолжал Алексей Александрович, — я бы желал
знать вообще те формы, в которых
на практике совершаются подобного рода
дела.
Вы
знаете, что я решился
на развод и даже начал это
дело.
Обе несомненно
знали, что такое была жизнь и что такое была смерть, и хотя никак не могли ответить и не поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но
разделяя этот взгляд с миллионами людей, смотрели
на это.
— Я спрашивала доктора: он сказал, что он не может жить больше трех
дней. Но разве они могут
знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь
на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое
на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не
знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его
делами,
на всё отвечал согласием.
Сереже было слишком весело, слишком всё было счастливо, чтоб он мог не поделиться со своим другом швейцаром еще семейною радостью, про которую он
узнал на гулянье в Летнем Саду от племянницы графини Лидии Ивановны. Радость эта особенно важна казалась ему по совпадению с радостью чиновника и своей радостью о том, что принесли игрушки. Сереже казалось, что нынче такой
день, в который все должны быть рады и веселы.
Узнав о близких отношениях Алексея Александровича к графине Лидии Ивановне, Анна
на третий
день решилась написать ей стоившее ей большого труда письмо, в котором она умышленно говорила, что разрешение видеть сына должно зависеть от великодушия мужа. Она
знала, что, если письмо покажут мужу, он, продолжая свою роль великодушия, не откажет ей.
Потом надо было еще раз получить от нее подтверждение, что она не сердится
на него за то, что он уезжает
на два
дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку завтра утром с верховым, написать хоть только два слова, только чтоб он мог
знать, что она благополучна.
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич
на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня
знает дело, — это бесчестно?
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула
на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому
делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана
на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не
знаю зачем.
На другой
день после своего разговора с Карениным Степан Аркадьич, заехав к ней, чувствовал себя столь молодым, что в этом шуточном ухаживаньи и вранье зашел нечаянно так далеко, что уже не
знал, как выбраться назад, так как, к несчастью, она не только не нравилась, но противна была ему.
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором молодых людей, певших: «Славься». Опять добровольцы кланялись и высовывались, но Сергей Иванович не обращал
на них внимания; он столько имел
дел с добровольцами, что уже
знал их общий тип, и это не интересовало его. Катавасов же, за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добровольцев, очень интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Ивановича.
Не
зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович
на тарантасике, взятом
на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу
дня подъехали к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая
на балконе с отцом и сестрой,
узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
Он думал это и вместе с тем глядел
на часы, чтобы расчесть, сколько обмолотят в час. Ему нужно было это
знать, чтобы, судя по этому, задать урок
на день.
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают
на душеспасительное
дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А
на что — они сами не
знают.
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один
на тысячу, может быть,
знают, о чем идет
дело. Остальные же 80 миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?