Неточные совпадения
Степан Аркадьич в школе учился хорошо, благодаря
своим хорошим способностям, но был ленив и шалун и потому вышел из последних; но, несмотря на
свою всегда разгульную жизнь, небольшие чины и нестарые годы, он занимал почетное и с хорошим жалованьем
место начальника в одном из московских присутствий.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших
мест в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил
своего шурина на это
место, то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это
место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде
мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти
своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное
место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
Приехав к
месту своего служения, Степан Аркадьич, провожаемый почтительным швейцаром с портфелем, прошел в
свой маленький кабинет, надел мундир и вошел в присутствие.
Он прикинул воображением
места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в
свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Ее взгляд, прикосновение руки прожгли его. Он поцеловал
свою ладонь в том
месте, где она тронула его, и поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению
своей цели более, чем в два последние месяца.
Место было занято, и, когда он теперь в воображении ставил на это
место кого-нибудь из
своих знакомых девушек, он чувствовал, что это было совершенно невозможно.
Фюрст Щербацкий замт гемалин унд тохтэр, [Князь Щербацкий с женой и дочерью,] и по квартире, которую заняли, и по имени, и по знакомым, которых они нашли, тотчас же кристаллизовались в
свое определенное и предназначенное им
место.
И окошенные кусты у реки, и сама река, прежде не видная, а теперь блестящая сталью в
своих извивах, и движущийся и поднимающийся народ, и крутая стена травы недокошенного
места луга, и ястреба, вившиеся над оголенным лугом, — всё это было совершенно ново.
Одна мысль эта так раздражала Алексея Александровича, что, только представив себе это, он замычал от внутренней боли и приподнялся и переменил
место в карете и долго после того, нахмуренный, завертывал
свои зябкие и костлявые ноги пушистым пледом.
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного
места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну
свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем не ехать на
своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее
место и задумался.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на
месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать
свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
— Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал
место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою
свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту женщину.
― Нет! ― закричал он
своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив
своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на
место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа, сына для любовника и есть хлеб мужа!
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское
место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в
своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Из театра Степан Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и в 12 часов был уже у Дюссо, где ему нужно было быть у троих, как на его счастье, стоявших в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно приехавшего из-за границы, у нового
своего начальника, только что поступившего на это высшее
место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.
— Вообще весьма неопределенные права пассажиров на выбор
места, — сказал Алексей Александрович, обтирая платком концы
своих пальцев.
Через час Анна рядом с Голенищевым и с Вронским на переднем
месте коляски подъехали к новому красивому дому в дальнем квартале. Узнав от вышедшей к ним жены дворника, что Михайлов пускает в
свою студию, но что он теперь у себя на квартире в двух шагах, они послали ее к нему с
своими карточками, прося позволения видеть его картины.
Как ни страшно было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за те
места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал
свое решительное лицо, какое знала его жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря на
свою силу, был поражен странною тяжестью этих изможденных членов.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу
свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в
свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на
свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом
месте.
Дарья Александровна хотела сказать
свои мысли нынешнего утра, но почему-то ей теперь это показалось не у
места.
Дарья Александровна заметила, что в этом
месте своего объяснения он путал, и не понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала, что, раз начав говорить о
своих задушевных отношениях, о которых он не мог говорить с Анной, он теперь высказывал всё и что вопрос о его деятельности в деревне находился в том же отделе задушевных мыслей, как и вопрос о его отношениях к Анне.
Сергей Иванович вложил руку в ящик, положил куда-то
свой шар и, дав
место Левину, остановился тут же.
Левин читал Катавасову некоторые
места из
своего сочинения, и они понравились ему. Вчера, встретив Левина на публичной лекции, Катавасов сказал ему, что известный Метров, которого статья так понравилась Левину, находится в Москве и очень заинтересован тем, что ему сказал Катавасов о работе Левина, и что Метров будет у него завтра в одиннадцать часов и очень рад познакомиться с ним.
Место это давало от семи до десяти тысяч в год, и Облонский мог занимать его, не оставляя
своего казенного
места. Оно зависело от двух министерств, от одной дамы и от двух Евреев, и всех этих людей, хотя они были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно было видеть в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа о разводе. И, выпросив у Долли пятьдесят рублей, он уехал в Петербург.
— Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в
своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может доставить ему желаемое
место.
Кроме того, во время родов жены с ним случилось необыкновенное для него событие. Он, неверующий, стал молиться и в ту минуту, как молился, верил. Но прошла эта минута, и он не мог дать этому тогдашнему настроению никакого
места в
своей жизни.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке
свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного
места все знакомые ему, каждый с
своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем году.
— «Я не мир, а меч принес», говорит Христос, — с
своей стороны возразил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную вещь приводя то самое
место из Евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.