Неточные совпадения
Получив
от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать
к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для
того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить
то дело, для которого он приехал в Москву.
От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг
от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел
к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
Несмотря на
то, что он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость
от него, и чем больше он это чувствовал,
тем ему было приятнее, и его чувство
к ней становилось нежнее.
«
То и прелестно, — думал он, возвращаясь
от Щербацких и вынося
от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее
к себе любовью, —
то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред
тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко
от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью
к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Любовь
к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже
ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни,
от которогo зависело всё ее счастье. И теперь
от этого нужно было отказаться!
Далее всё было
то же и
то же;
та же тряска с постукиваньем,
тот же снег в окно,
те же быстрые переходы
от парового жара
к холоду и опять
к жару,
то же мелькание
тех же лиц в полумраке и
те же голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. —
То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю
от любви
к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный
от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с
тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда выйдет вперед,
к рампе, на свет газа и на все глаза.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с
теми спокойными приемами, с какими входят в комнату
к людям,
от которых только что вышли.
И он
от двери спальной поворачивался опять
к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что если другие заметили это,
то значит, что есть что-нибудь.
Еще в феврале он получил письмо
от Марьи Николаевны о
том, что здоровье брата Николая становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву
к брату и успел уговорить его посоветоваться с доктором и ехать на воды за границу.
При этом известии он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения
к кому-то; но вместе с
тем он понял, что
тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя более скрывать
от мужа, и необходимо так или иначе paзорвать скорее это неестественное положение.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать
к баракам.
От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в
то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя
к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Сергей Иванович Кознышев хотел отдохнуть
от умственной работы и, вместо
того чтоб отправиться по обыкновению за границу, приехал в конце мая в деревню
к брату.
Сергей Иванович любовался всё время красотою заглохшего
от листвы леса, указывая брату
то на темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками, готовящуюся
к цвету старую липу,
то на изумрудом блестящие молодые побеги дерев нынешнего года.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая
к совершенно нейдущему
к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для
того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я
от души поливать и верить в эти березки!
Гриша плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что вот его не наказали и что он не
от пирога плачет, — ему всё равно, — но о
том, что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и пошла
к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
Одна из молодых баб приглядывалась
к Англичанке, одевавшейся после всех, и когда она надела на себя третью юбку,
то не могла удержаться
от замечания: «ишь ты, крутила, крутила, всё не накрутит!» — сказала она, и все разразились хохотом.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти
к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением
того, что он видел в отношениях Ивана Парменова
к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о
том, что
от него зависит переменить
ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о
том, как сделать этот переход
от старой жизни
к новой.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще
тем странным чувством физической жалости
к ней, которую произвели на него ее слезы. Но, оставшись один в карете, Алексей Александрович,
к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и
от этой жалости и
от мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности.
Всё, что постигнет ее и сына,
к которому точно так же как и
к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о
том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться
от той грязи, которою она зaбрызгала его в своем падении, и продолжать итти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Она вспомнила
ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в
том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая
от положения, в которое она станет
к мужу и
к Вронскому.
Он не верит и в мою любовь
к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с
тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав
от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
— Только потому, что у них нет или не было
от рождения независимости состояния, не было имени, не было
той близости
к солнцу, в которой мы родились.
К этому еще присоединилось присутствие в тридцати верстах
от него Кити Щербацкой, которую он хотел и не мог видеть, Дарья Александровна Облонская, когда он был у нее, звала его приехать: приехать с
тем, чтобы возобновить предложение ее сестре, которая, как она давала чувствовать, теперь примет его.
И это знание отравляло ему
то удовольствие, которое он надеялся иметь
от поездки
к Свияжскому.
Он считал русского мужика стоящим по развитию на переходной ступени
от обезьяны
к человеку, а вместе с
тем на земских выборах охотнее всех пожимал руку мужикам и выслушивал их мнения.
Переделав однако все дела, мокрый
от ручьев, которые по кожану заливались ему
то за шею,
то за голенища, но в самом бодром и возбужденном состоянии духа, Левин возвратился
к вечеру домой.
Левин уже давно сделал замечание, что, когда с людьми бывает неловко
от их излишней уступчивости, покорности,
то очень скоро сделается невыносимо
от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что это случится и с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно придирался
к брату, затрогивая его за самые больные места.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку
от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности
того, что она зовет его прямо
к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
Она обрадовалась и смутилась
от своей радости до такой степени, что была минута, именно
та, когда он подходил
к хозяйке и опять взглянул на нее, что и ей, и ему, и Долли, которая всё видела, казалось, что она не выдержит и заплачет.
— Вот, сказал он и написал начальные буквы:
к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит
от того, поймет ли она эти слова.
Только когда в этот вечер он приехал
к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное
от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял
ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее
от ее голубиной чистоты, и ужаснулся
тому, что он сделал.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла
от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел
к ребенку. С минуту он молчал и с
тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Алексей Александрович вздохнул и помолчал. Она тревожно играла кистями халата, взглядывая на него с
тем мучительным чувством физического отвращения
к нему, за которое она упрекала себя, но которого не могла преодолеть. Она теперь желала только одного — быть избавленною
от его постылого присутствия.
Не позаботясь даже о
том, чтобы проводить
от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал
к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь
от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая
того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Священник зажег две украшенные цветами свечи, держа их боком в левой руке, так что воск капал с них медленно, и пoвернулся лицом
к новоневестным. Священник был
тот же самый, который исповедывал Левина. Он посмотрел усталым и грустным взглядом на жениха и невесту, вздохнул и, выпростав из-под ризы правую руку, благословил ею жениха и так же, но с оттенком осторожной нежности, наложил сложенные персты на склоненную голову Кити. Потом он подал им свечи и, взяв кадило, медленно отошел
от них.
— Вот я и прочла твое письмо, — сказала Кити, подавая ему безграмотное письмо. — Это
от той женщины, кажется, твоего брата… — сказала она. — Я не прочла. А это
от моих и
от Долли. Представь! Долли возила
к Сарматским на детский бал Гришу и Таню; Таня была маркизой.
Досадуя на жену зa
то, что сбывалось
то, чего он ждал, именно
то, что в минуту приезда, тогда как у него сердце захватывало
от волнения при мысли о
том, что с братом, ему приходилось заботиться о ней, вместо
того чтобы бежать тотчас же
к брату, Левин ввел жену в отведенный им нумер.
Вернувшись
от доктора,
к которому посылала его Кити, Левин, отворив дверь, застал больного в
ту минуту, как ему по распоряжению Кити переменяли белье.
Переход
от того прошедшего
к знанию о неверности жены он страдальчески пережил уже; состояние это было тяжело, но было понятно ему.
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив
того, будучи устранен
от прямого участия в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки в деятельности других и считал своим долгом указывать на средства
к исправлению их. Вскоре после своей разлуки с женой он начал писать свою первую записку о новом суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено написать ему.
Сережа тотчас понял, что
то, о чем говорил швейцар, был подарок
от графини Лидии Ивановны
к его рожденью.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать
от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима
к ней за
то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет
к Анне и примет ее.
Сонно улыбаясь, всё с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками
от спинки кровати за ее плечи, привалился
к ней, обдавая ее
тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
Он уже забыл о минутном неприятном впечатлении и наедине с нею испытывал теперь, когда мысль о ее беременности ни на минуту не покидала его,
то, еще новое для него и радостное, совершенно чистое
от чувственности наслаждение близости
к любимой женщине.
Она никак не могла бы выразить
тот ход мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был
тот, что муж ее, восхищающийся братом и унижающий себя пред ним, был неискренен. Кити знала, что эта неискренность его происходила
от любви
к брату,
от чувства совестливости за
то, что он слишком счастлив, и в особенности
от неоставляющего его желания быть лучше, — она любила это в нем и потому улыбалась.
Глядя на нее, он вспоминал все
те милые речи, которые он слышал
от нее, всё, что знал про нее хорошего, и всё более и более сознавал, что чувство, которое он испытывает
к ней, есть что-то особенное, испытанное им давно-давно и один только раз, в первой молодости.