Неточные совпадения
Жена узнала, что муж
был в связи с бывшею в их доме Француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что
не может жить с ним в одном доме.
Он
не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый человек,
не был влюблен в
жену, мать пяти живых и двух умерших детей, бывшую только годом моложе его.
Он прочел письма. Одно
было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении
жены. Лес этот необходимо
было продать; но теперь, до примирения с
женой,
не могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут
было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с
женою. И мысль, что он
может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса
будет искать примирения с
женой, — эта мысль оскорбляла его.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это
не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это
не давало ему минуты покоя; что он
не мог жить,
не решив вопроса:
будет или
не будет она его
женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он
не имеет никаких доказательств в том, что ему
будет отказано.
Молодая
жена его, как рассказывал Венден, — он
был женат полгода, —
была в церкви с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения,
не могла больше стоять и поехала домой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике.
Как ни старался Степан Аркадьич
быть заботливым отцом и мужем, он никак
не мог помнить, что у него
есть жена и дети.
Боль
была странная и страшная, но теперь она прошла; он чувствовал, что
может опять жить и думать
не об одной
жене.
«Кроме формального развода, можно
было еще поступить, как Карибанов, Паскудин и этот добрый Драм, то
есть разъехаться с
женой», продолжал он думать, успокоившись; но и эта мера представляла те же неудобства noзopa, как и при разводе, и главное — это, точно так же как и формальный развод, бросало его
жену в объятия Вронского. «Нет, это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать свой плед, громко заговорил он. — Я
не могу быть несчастлив, но и она и он
не должны
быть счастливы».
Без сомнения, он никогда
не будет в состоянии возвратить ей своего уважения; но
не было и
не могло быть никаких причин ему расстроивать свою жизнь и страдать вследствие того, что она
была дурная и неверная
жена.
Она
была порядочная женщина, подарившая ему свою любовь, и он любил ее, и потому она
была для него женщина, достойная такого же и еще большего уважения, чем законная
жена. Он дал бы отрубить себе руку прежде, чем позволить себе словом, намеком
не только оскорбить ее, но
не выказать ей того уважения, на какое только
может рассчитывать женщина.
— Ты сказал, чтобы всё
было, как
было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники,
может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский
не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою
жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Мне нужно, чтоб я
не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга
не могли обвинить вас… чтобы вы
не видали его. Кажется, это
не много. И за это вы
будете пользоваться правами честной
жены,
не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я
не обедаю дома.
«Я
не могу просить ее
быть моею
женой потому только, что она
не может быть женою того, кого она хотела», говорил он сам себе.
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя никогда никому
не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна
была быть прекрасною
женой, он так же мало
мог жениться на ней, даже еслиб он и
не был влюблен в Кити Щербацкую, как улететь на небо.
В женском вопросе он
был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности их права на труд, но жил с
женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей
жены так, что она ничего
не делала и
не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
Подразделения следующие (он продолжал загибать свои толстые пальцы, хотя случаи и подразделения, очевидно,
не могли быть классифицированы вместе): физические недостатки мужа или
жены, затем прелюбодеяние мужа или
жены.
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма
была от
жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это
был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту,
не могло быть никакого сомнения.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно
было на
жену за то, что она
не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее
не хотелось итти к ней,
не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но
жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению,
не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого
не хотел слышать.
Если она
будет разведенною
женой, он знал, что она соединится с Вронским, и связь эта
будет незаконная и преступная, потому что
жене, по смыслу закона церкви,
не может быть брака, пока муж жив.
Другое разочарование и очарование
были ссоры. Левин никогда
не мог себе представить, чтобы между им и
женою могли быть другие отношения, кроме нежных, уважительных, любовных, и вдруг с первых же дней они поссорились, так что она сказала ему, что он
не любит ее, любит себя одного, заплакала и замахала руками.
Он
не считал себя премудрым, но
не мог не знать, что он
был умнее
жены и Агафьи Михайловны, и
не мог не знать того, что, когда он думал о смерти, он думал всеми силами души.
Не говоря уже о том, чтоб ужинать, устраиваться на ночлег, обдумывать, что они
будут делать, он даже и говорить с
женою не мог: ему совестно
было.
Он
не мог теперь никак примирить свое недавнее прощение, свое умиление, свою любовь к больной
жене и чужому ребенку с тем, что теперь
было, то
есть с тем, что, как бы в награду зa всё это, он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому
не нужный и всеми презираемый.
Воспоминание о
жене, которая так много
была виновата пред ним и пред которою он
был так свят, как справедливо говорила ему графиня Лидия Ивановна,
не должно
было бы смущать его; но он
не был спокоен: он
не мог понимать книги, которую он читал,
не мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он, как ему теперь казалось, сделал относительно ее.
По тону Бетси Вронский
мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он
не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь
была неумолима к ней за то, что она
была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю,
жену брата. Ему казалось, что она
не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
— Отчего же и
не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это
не может иметь последствий.]
Жене моей от этого
не хуже
будет, а мне
будет весело. Главное дело — блюди святыню дома. В доме чтобы ничего
не было. А рук себе
не завязывай.
— Пожалуйста,
не объясняй причины! Я
не могу иначе! Мне очень совестно перед тобой и перед ним. Но ему, я думаю,
не будет большого горя уехать, а мне и моей
жене его присутствие неприятно.
— Да, да, — отвернувшись и глядя в открытое окно, сказала Анна. — Но я
не была виновата. И кто виноват? Что такое виноват? Разве
могло быть иначе? Ну, как ты думаешь?
Могло ли
быть, чтобы ты
не была жена Стивы?
— Для тебя, для других, — говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, — еще
может быть сомнение; но для меня… Ты пойми, я
не жена; он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь? Вот этим?
― Как здоровье вашей
жены? Вы
были в концерте? Мы
не могли. Мама должна
была быть на панихиде.
Долго Левин
не мог успокоить
жену. Наконец он успокоил ее, только признавшись, что чувство жалости в соединении с вином сбили его, и он поддался хитрому влиянию Анны и что он
будет избегать ее. Одно, в чем он искреннее всего признавался,
было то, что, живя так долго в Москве, за одними разговорами, едой и питьем, он ошалел. Они проговорили до трех часов ночи. Только в три часа они настолько примирились, что
могли заснуть.
Левин
не поверил бы три месяца тому назад, что
мог бы заснуть спокойно в тех условиях, в которых он
был нынче; чтобы, живя бесцельною, бестолковою жизнию, притом жизнию сверх средств, после пьянства (иначе он
не мог назвать того, что
было в клубе), нескладных дружеских отношений с человеком, в которого когда-то
была влюблена
жена, и еще более нескладной поездки к женщине, которую нельзя
было иначе назвать, как потерянною, и после увлечения своего этою женщиной и огорчения
жены, — чтобы при этих условиях он
мог заснуть покойно.
Как бы пробудившись от сна, Левин долго
не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что
жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто
был гость, приехавший с братом. И брат, и
жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже
будут другие.
«Так же
буду сердиться на Ивана кучера, так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли, так же
будет стена между святая святых моей души и другими, даже
женой моей, так же
буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же
буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что
может случиться со мной, каждая минута ее —
не только
не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»