Неточные совпадения
Степан Аркадьич ничего не ответил и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было, как они
понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто спрашивал: «это зачем ты говоришь? разве ты не знаешь?»
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты
поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за
другим поваром?
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого
другого, что делалось в их таинственном мире, он не
понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты
пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие:
другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и
понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— О моралист! Но ты
пойми, есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а
другая жертвует тебе всем и ничего не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Одни люди
понимают только одну,
другие другую.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин ничем не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити не имеет к нему привязанности, и
другие доводы; но не говорила главного, того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она не
понимает его.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с
другой, новой стороны. Тут только она
поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так
понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
Никто, кроме ее самой, не
понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в
другого.
Анна Аркадьевна читала и
понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить зa отражением жизни
других людей.
Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь
другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?» Она презрительно усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно не могла
понимать того, что читала.
Два-три человека, ваш муж в том числе,
понимают всё значение этого дела, а
другие только роняют.
— К чему тут еще Левин? Не
понимаю, зачем тебе нужно мучать меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю того, что ты делаешь, — чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил
другую женщину. Я не
понимаю, не
понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
Как будто слезы были та необходимая мазь, без которой не могла итти успешно машина взаимного общения между двумя сестрами, — сестры после слез разговорились не о том, что занимало их; но, и говоря о постороннем, они
поняли друг друга.
— Какую ж вы можете иметь надежду? — сказала Бетси, оскорбившись за своего
друга — entendons nous… [
поймем друг друга…]—Но в глазах ее бегали огоньки, говорившие, что она очень хорошо, и точно так же как и он,
понимает, какую он мог иметь, надежду.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может
понять этого отношения, и силился и не мог уяснить себе то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего
друга.
— Ну,
другое, — поспешно сказала она, перевертывая листы и тотчас же
поняв, что с этою пиесой было соединено что-то.
На Вареньке она
поняла, что стоило только забыть себя и любить
других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его
понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно
другом, личном своем деле.
Не
понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и шел крупный дождь. Одни мужики пошли к кафтанам и надели их;
другие, точно так же как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
Весь длинный трудовой день не оставил в них
другого следа, кроме веселости. Перед утреннею зарей всё затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звезды,
понял, что прошла ночь.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же
понял это и хотел было наложить руки на это дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись
другими делами, просто забыл про это дело.
Когда она проснулась на
другое утро, первое, что представилось ей, были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она не могла
понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла представить себе того, что из этого выйдет.
Ему не нужно было говорить этого. Дарья Александровна
поняла это, как только он взглянул ей в лицо; и ей стало жалко его, и вера в невинность ее
друга поколебалась в ней.
— Нет, я не враг. Я
друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать их просвещению и счастью. Вот как я
понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они
другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая
понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Он
понимал все роды и мог вдохновляться и тем и
другим; но он не мог себе представить того, чтобы можно было вовсе не знать, какие есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно тем, что есть в душе, не заботясь, будет ли то, что он напишет, принадлежать к какому-нибудь известному роду.
И мало того: лет двадцать тому назад он нашел бы в этой литературе признаки борьбы с авторитетами, с вековыми воззрениями, он бы из этой борьбы
понял, что было что-то
другое; но теперь он прямо попадает на такую, в которой даже не удостоивают спором старинные воззрения, а прямо говорят: ничего нет, évolution, подбор, борьба за существование, — и всё.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в
другой раз. Оставшись опять один, Алексей Александрович
понял, что он не в силах более выдерживать роль твердости и спокойствия. Он велел отложить дожидавшуюся карету, никого не велел принимать и не вышел обедать.
— Я
понимаю,
друг мой, — сказала графиня Лидия Ивановна. — Я всё
понимаю. Помощь и утешение вы найдете не во мне, но я всё-таки приехала только затем, чтобы помочь вам, если могу. Если б я могла снять с вас все эти мелкие унижающие заботы… Я
понимаю, что нужно женское слово, женское распоряжение. Вы поручаете мне?
— Но,
друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, подняв глаза к небу, начала молиться, как
понял Алексей Александрович по ее молчанию.
Урок состоял в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного стиха на одинаковом слове переставил к началу
другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он не
понимал того, что говорил, и это раздражило его.
— Ничего не
понимаю. Яшвин n’est pas compromettant [не может компрометировать,] и княжна Варвара ничем не хуже
других. А вот и она.
Анна, отведя глаза от лица
друга и сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне
понять значение этих слов. И, очевидно,
поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли.
— Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних
друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я
понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы,
понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я вас
понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Для тебя, для
других, — говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для меня… Ты
пойми, я не жена; он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь? Вот этим?
— Только эти два существа я люблю, и одно исключает
другое. Я не могу их соединить, а это мне одно нужно. А если этого нет, то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить про это. Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в чем. Ты не можешь со своею чистотой
понять всего того, чем я страдаю.
Левин стоял довольно далеко. Тяжело, с хрипом дышавший подле него один дворянин и
другой, скрипевший толстыми подошвами, мешали ему ясно слышать. Он издалека слышал только мягкий голос предводителя, потом визгливый голос ядовитого дворянина и потом голос Свияжского. Они спорили, сколько он мог
понять, о значении статьи закона и о значении слов: находившегося под следствием.
— Я не
понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не
понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А граф Вронский… я
друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
В чем состояла особенность его учения, Левин не
понял, потому что и не трудился
понимать: он видел, что Метров, так же как и
другие, несмотря на свою статью, в которой он опровергал учение экономистов, смотрел всё-таки на положение русского рабочего только с точки зрения капитала, заработной платы и ренты.
Но потом, убедившись, что они до такой степени различно смотрят на дело, что никогда не
поймут друг друга, он уже и не противоречил и только слушал.
И она опять взглянула на Левина. И улыбка и взгляд ее — всё говорило ему, что она к нему только обращает свою речь, дорожа его мнением и вместе с тем вперед зная, что они
понимают друг друга.
И она, вспомнив те слова, которые дали ей победу, именно: «я близка к ужасному несчастью и боюсь себя»,
поняла, что оружие это опасно и что его нельзя будет употребить
другой раз.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [
Друзья наших
друзей — наши
друзья.] Но для того чтобы быть
другом, надо вдумываться в состояние души
друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы
понимаете, о чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
На
другой день он получил от Алексея Александровича положительный отказ в разводе Анны и
понял, что решение это было основано на том, что̀ вчера сказал Француз в своем настоящем или притворном сне.
— «Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребенка. Что он
понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно! Нет, он любит
другую женщину, это не может быть иначе».
И такой ужас нашел на нее, что она долго не могла
понять, где она, и долго не могла дрожащими руками найти спички и зажечь
другую свечу вместо той, которая догорела и потухла.
«Вот она опять! Опять я
понимаю всё», сказала себе Анна, как только коляска тронулась и покачиваясь загремела по мелкой мостовой, и опять одно за
другим стали сменяться впечатления.
Так что, кроме главного вопроса, Левина мучали еще
другие вопросы: искренни ли эти люди? не притворяются ли они? или не иначе ли как-нибудь, яснее, чем он,
понимают они те ответы, которые дает наука на занимающие его вопросы?