— Стало быть, ничего, можно, коли
барин приказал. Да он, благо, скоро умер, — меня в деревню и вернули.
Неточные совпадения
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко
приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась
господ!
— // Другой мужик, присадистый, // С широкой бородищею, // Почти что то же самое // Народу
приказал, // Надел кафтан — и
барина // Бежит встречать.
В это время, когда экипаж был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка, набожно снявши шляпу, рассматривали, кто, как, в чем и на чем ехал, считая числом, сколько было всех и пеших и ехавших, а
барин,
приказавши им не признаваться и не кланяться никому из знакомых лакеев, тоже принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках: за гробом шли, снявши шляпы, все чиновники.
— Точно-с, Павел Иванович, — сказал Селифан, оборотясь с козел, веселый, — очень почтенный
барин. Угостительный помещик! По рюмке шампанского выслал. Точно-с, и
приказал от стола отпустить блюда — оченно хорошего блюда, деликатного скусу. Такого почтительного
господина еще и не было.
Но тише! Слышишь? Критик строгий // Повелевает сбросить нам // Элегии венок убогий // И нашей братье рифмачам // Кричит: «Да перестаньте плакать, // И всё одно и то же квакать, // Жалеть о прежнем, о былом: // Довольно, пойте о другом!» // — Ты прав, и верно нам укажешь // Трубу, личину и кинжал, // И мыслей мертвый капитал // Отвсюду воскресить
прикажешь: // Не так ли, друг? — Ничуть. Куда! // «Пишите оды,
господа,