Неточные совпадения
Вся
душа его была переполнена воспоминанием о Кити, и
в глазах его светилась улыбка торжества и счастия.
«Нет, неправду не может она сказать с этими глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь
в ее
душе.
Кити встала за столиком и, проходя мимо, встретилась глазами с Левиным. Ей всею
душой было жалко его, тем более, что она жалела его
в несчастии, которого сама была причиною. «Если можно меня простить, то простите, — сказал ее взгляд, — я так счастлива».
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен
в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не
души его…
— Нет,
душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна, и Кити увидела
в ее глазах тот особенный мир, который ей не был открыт. — Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно….
Он чувствовал, что
в глубине его
души что-то устанавливалось, умерялось и укладывалось.
И
в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее
душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
Анна первое время избегала, сколько могла, этого света княгини Тверской, так как он требовал расходов выше ее средств, да и по
душе она предпочитала первый; но после поездки
в Москву сделалось наоборот.
«И ужаснее всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы
души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им
в лицо».
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться
в ее
душе, это не мое дело, это дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь
в своей
душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Но и после, и на другой и на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать всё, что было
в ее
душе.
Яшвин с фуражкой догнал его, проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел
в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго осталось
в его
душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием
в его жизни.
Он не позволял себе думать об этом и не думал; но вместе с тем он
в глубине своей
души никогда не высказывая этого самому себе и не имея на то никаких не только доказательств, но и подозрений, знал несомненно, что он был обманутый муж, и был от этого глубоко несчастлив.
«Одно честолюбие, одно желание успеть — вот всё, что есть
в его
душе, — думала она, — а высокие соображения, любовь к просвещению, религия, всё это — только орудия для того, чтоб успеть».
Но
в глубине своей
души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило
в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
В этом предположении утвердило Левина еще и то замечание, что брат его нисколько не больше принимал к сердцу вопросы об общем благе и о бессмертии
души, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой машины.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как
в Троицын день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос
в Европе, и не могу я от
души поливать и верить
в эти березки!
Но
в семье она — и не для того только, чтобы показывать пример, а от всей
души — строго исполняла все церковные требования, и то, что дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь, летом.
Он не признавал этого чувства, но
в глубине
души ему хотелось, чтоб она пострадала за нарушение его спокойствия и чести.
Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когда он говорил ей, что положение ее невозможно, и уговаривал ее открыть всё мужу,
в глубине
души она считала свое положение ложным, нечестным и всею
душой желала изменить его.
— Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы. И она подошла к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она
в глубине
души своей уже чувствовала, что она не
в силах будет ничего разорвать, не
в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно.
Редко встречая Анну, он не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, но он говорил эти пошлости, о том, когда она переезжает
в Петербург, о том, как ее любит графиня Лидия Ивановна, с таким выражением, которое показывало, что он от всей
души желает быть ей приятным и показать свое уважение и даже более.
Получив письмо мужа, она знала уже
в глубине
души, что всё останется по-старому, что она не
в силах будет пренебречь своим положением, бросить сына и соединиться с любовником.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того,
в глубине
души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была
в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Он чувствовал, что если б они оба не притворялись, а говорили то, что называется говорить по
душе, т. е. только то, что они точно думают и чувствуют, то они только бы смотрели
в глаза друг другу, и Константин только бы говорил: «ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» ― а Николай только бы отвечал: «знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше бы ничего они не говорили, если бы говорили только по
душе.
Левин вдруг разгорячился при этих словах, потому что
в глубине
души он боялся, что это было правда, — правда то, что он хотел балансировать между коммунизмом и определенными формами и что это едва ли было возможно.
Она представила, как он копошился
в мешке. Ужас был на ее лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас, наполнявший его
душу.
Он
в глубине
души знал, что он ее увидит нынче здесь.
— Вы ехали
в Ергушово, — говорил Левин, чувствуя, что он захлебывается от счастия, которое заливает его
душу. «И как я смел соединять мысль о чем-нибудь не-невинном с этим трогательным существом! И да, кажется, правда то, что говорила Дарья Александровна», думал он.
Ничего, казалось, не было необыкновенного
в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было
в каждом звуке,
в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему,
в которую он не мог не верить и которая
душила его счастьем.
— Но
в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю
душу полагал на то, о чем он говорил, —
в чем полагать высшее развитие? Англичане, Французы, Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! — кричал он. — Тут есть другой закон!
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал всё, и она затоптала всё
в грязь, которая ей свойственна. Я не злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами
души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за всё то зло, которое она сделала мне! — проговорил он со слезами злобы
в голосе.
В комнате было свежо, но его
душила жара.
Я не раскаиваюсь и никогда не раскаюсь
в том, что я сделал; но я желал одного, вашего блага, блага вашей
души, и теперь я вижу, что не достиг этого.
— Ну вот ей-Богу, — улыбаясь сказал Левин, — что не могу найти
в своей
душе этого чувства сожаления о своей свободе!
Чувство это была радость полного совершения того, что уже полтора месяца совершилось
в ее
душе и что
в продолжение всех этих шести недель радовало и мучало ее.
Это новое не могло быть не страшно по своей неизвестности; но страшно или не страшно, — оно уже совершилось еще шесть недель тому назад
в ее
душе; теперь же только освящалось то, что давно уже сделалось
в ее
душе.
После обычных вопросов о желании их вступить
в брак, и не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее
душу и лишало ее возможности внимания.
О своей картине, той, которая стояла теперь на его мольберте, у него
в глубине
души было одно суждение — то, что подобной картины никто никогда не писал.
Всякое замечание, самое ничтожное, показывающее, что судьи видят хоть маленькую часть того, что он видел
в этой картине, до глубины
души волновало его.
Вронский защищал Михайлова, но
в глубине
души он верил этому, потому что, по его понятию, человек другого, низшего мира должен был завидовать.
Левин сказал жене, что он верит, что она желала ехать, только чтобы быть полезною, согласился, что присутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного; но
в глубине
души он ехал недовольный ею и собой.
И жалость
в ее женской
душе произвела совсем не то чувство ужаса и гадливости, которое она произвела
в ее муже, а потребность действовать, узнать все подробности его состояния и помочь им.
Только
в редкие минуты, когда опиум заставлял его на мгновение забыться от непрестанных страданий, он
в полусне иногда говорил то, что сильнее, чем у всех других, было
в его
душе: «Ах, хоть бы один конец!» Или: «Когда это кончится!»
Не давая себе отчета, для чего он это делает, он все силы своей
души напрягал
в эти два дня только на то, чтоб иметь вид спокойный и даже равнодушный.
Окончив курсы
в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни
в гимназии, ни
в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по
душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Та привязанность, которую он испытывал к Анне, исключила
в его
душе последние потребности сердечных отношений к людям.
Он не видел ничего невозможного и несообразного
в представлении о том, что смерть, существующая для неверующих, для него не существует, и что так как он обладает полнейшею верой, судьей меры которой он сам, то и греха уже нет
в его
душе, и он испытывает здесь на земле уже полное спасение.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что
в его
душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо
в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.