Неточные совпадения
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул
на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря
на свое несчастье,
вышел, слегка подрагивая
на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Степан Аркадьич надел шубу и
вышел на крыльцо.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она
выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она
выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и
на которые она одна могла ответить: что надеть детям
на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Степан Аркадьич в школе учился хорошо, благодаря своим хорошим способностям, но был ленив и шалун и потому
вышел из последних; но, несмотря
на свою всегда разгульную жизнь, небольшие чины и нестарые годы, он занимал почетное и с хорошим жалованьем место начальника в одном из московских присутствий.
— Нешто
вышел в сени, а то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая
на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел
на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул
на Облонского.
— Нет, уж не член; я
вышел, — отвечал Константин Левин, — и не езжу больше
на собрания.
В это время один из молодых людей, лучший из новых конькобежцев, с папироской во рту, в коньках,
вышел из кофейной и, разбежавшись, пустился
на коньках вниз по ступеням, громыхая и подпрыгивая. Он влетел вниз и, не изменив даже свободного положения рук, покатился по льду.
«Славный, милый», подумала Кити в это время,
выходя из домика с М-11е Linon и глядя
на него с улыбкой тихой ласки, как
на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская
выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так
вышло. И она —
на твоей стороне.
— Счет! — крикнул он и
вышел в соседнюю залу, где тотчас же встретил знакомого адъютанта и вступил с ним в разговор об актрисе и ее содержателе. И тотчас же в разговоре с адъютантом Облонский почувствовал облегчение и отдохновение от разговора с Левиным, который вызывал его всегда
на слишком большое умственное и душевное напряжение.
Но в это самое время
вышла княгиня.
На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Как только старый князь отвернулся от него, Левин незаметно
вышел, и последнее впечатление, вынесенное им с этого вечера, было улыбающееся, счастливое лицо Кити, отвечавшей Вронскому
на его вопрос о бале.
Вронский
вышел на платформу и крикнул...
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом
вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел
на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
Вронский взглянул
на нее и тотчас же
вышел из вагона.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать
на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть
на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату
выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна
вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела
на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела
на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило
на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
— Это я, — отвечал Константин Левин,
выходя на свет.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он
вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
— Ну, будет, будет! И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам не зная, что говорит, и отвечая
на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал
на своей руке, и
вышел из комнаты.
И, сказав эти слова, она взглянула
на сестру и, увидев, что Долли молчит, грустно опустив голову, Кити, вместо того чтобы
выйти из комнаты, как намеревалась, села у двери и, закрыв лицо платком, опустила голову.
Кити настояла
на своем и переехала к сестре и всю скарлатину, которая действительно пришла, ухаживала за детьми. Обе сестры благополучно
выходили всех шестерых детей, но здоровье Кити не поправилось, и великим постом Щербацкие уехали за границу.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда
выйдет вперед, к рампе,
на свет газа и
на все глаза.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому
на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Алексей Александрович, просидев полчаса, подошел к жене и предложил ей ехать вместе домой; но она, не глядя
на него, отвечала, что останется ужинать. Алексей Александрович раскланялся и
вышел.
— Со мной? — сказала она удивленно,
вышла из двери и посмотрела
на него. — Что же это такое? О чем это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
Он ждал с нетерпением известия, что она уже
вышла или
выходит на-днях замуж, надеясь, что такое известие, как выдергиванье зуба, совсем вылечит его.
И,
выйдя на двор, Левин, как дерево весною, еще не знающее, куда и как разрастутся его молодые побеги и ветви, заключенные в налитых почках, сам не знал хорошенько, за какие предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и предположений самых хороших.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к тебе точно с парохода после шума и тряски
на тихий берег
вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и
на рабочего.
Левин
вышел из комнаты, хлопнув дверью. Рябинин, глядя
на дверь, с улыбкой покачал головой.
Действительно, Левин был не в духе и, несмотря
на всё свое желание быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не
вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя
на двух офицеров, которые
выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Вронский действительно преждевременно начинал плешиветь. Он весело засмеялся, показывая свои сплошные зубы и, надвинув фуражку
на лысину,
вышел и сел в коляску.
Он
вышел на шоссе и направился, осторожно ступая по грязи, к своей коляске.
Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся
на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину, доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
Михаил Васильевич тотчас же
вышел на террасу.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и
вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место
на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
Принцесса сказала: «надеюсь, что розы скоро вернутся
на это хорошенькое личико», и для Щербацких тотчас же твердо установились определенные пути жизни, из которых нельзя уже было
выйти.
Перейдя луг поперек, Константин Левин
вышел на дорогу и встретил старика с опухшим глазом, несшего роевню с пчелами.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы
выходили один зa другим
на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели
на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший
на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
В середине его работы
на него находили минуты, во время которых он забывал то, что делал, ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд его
выходил почти так же ровен и хорош, как и у Тита.
Сергей Иванович только что встал. Напившись кофею, Левин уехал опять
на покос, прежде чем Сергей Иванович успел одеться и
выйти в столовую.
После чая он
вышел в переднюю велеть подавать лошадей и, когда вернулся, застал Дарыо Александровну взволнованную, с расстроенным лицом и слезами
на глазах.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он не может иметь
на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не
выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и не подумал ни разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
Когда она проснулась
на другое утро, первое, что представилось ей, были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла представить себе того, что из этого
выйдет.
— Ничего, ничего не нужно, — сказала она Аннушке, перестанавливавшей флаконы и щетки
на уборном столике. — Поди, я сейчас оденусь и
выйду. Ничего, ничего не нужно.
Проснувшись поздно
на другой день после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся в китель и, разложив
на столе деньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и
вышел, не мешая ему.
Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда не
выходя из этого круга, никогда ни
на минуту не колебался в исполнении того, что должно.
«Если я сказал оставить мужа, то это значит соединиться со мной. Готов ли я
на это? Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я мог бы устроить… Но как я увезу ее, когда я
на службе? Если я сказал это, то надо быть готовым
на это, то есть иметь деньги и
выйти в отставку».
На дворе, первое, что бросилось в глаза Вронскому, были песенники в кителях, стоявшие подле боченка с водкой, и здоровая веселая фигура полкового командира, окруженного офицерами:
выйдя на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывал и махал стоявшим в стороне солдатам.