Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё
в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их:
тем ли, что увезу от отца, или
тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после
того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После
того как мой муж, отец моих детей,
входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман,
в роде
того, что на горах
в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё
в блаженное
то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко
входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Ничего не было ни необыкновенного, ни странного
в том, что человек заехал к приятелю
в половине десятого узнать подробности затеваемого обеда и не
вошел; но всем это показалось странно. Более всех странно и нехорошо это показалось Анне.
Раздевшись, она
вошла в спальню, но на лице ее не только не было
того оживления, которое
в бытность ее
в Москве так и брызгало из ее глаз и улыбки: напротив, теперь огонь казался потушенным
в ней или где-то далеко припрятанным.
Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женского голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев,
то не пускать!» Вронский не велел денщику говорить о себе и потихоньку
вошел в первую комнату.
Войдя в маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою была сама Кити еще два месяца
тому назад, Долли вспомнила, как убирали они вместе прошлого года эту комнатку, с каким весельем и любовью.
Почти
в одно и
то же время
вошли: хозяйка с освеженною прической и освеженным лицом из одной двери и гости из другой
в большую гостиную с темными стенами, пушистыми коврами и ярко освещенным столом, блестевшим под огнями
в свеч белизною скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором чайного прибора.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он
вошел с
теми спокойными приемами, с какими
входят в комнату к людям, от которых только что вышли.
И он от двери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он
входил назад
в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что если другие заметили это,
то значит, что есть что-нибудь.
Войдя в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая образ, но, найдя его, не перекрестился. Он оглядел шкапы и полки с книгами и с
тем же сомнением, как и насчет вальдшнепов, презрительно улыбнулся и неодобрительно покачал головой, никак уже не допуская, чтоб эта овчинка могла стоить выделки.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что
в то время, как он
входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого
в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Вронский незаметно
вошел в середину толпы почти
в то самое время, как раздался звонок, оканчивающий скачки, и высокий, забрызганный грязью кавалергард, пришедший первым, опустившись на седло, стал спускать поводья своему серому, потемневшему от поту, тяжело дышащему жеребцу.
Анна, покрасневшая
в ту минуту, как
вошел сын, заметив, что Сереже неловко, быстро вскочила, подняла с плеча сына руку Алексея Александровича и, поцеловав сына, повела его на террасу и тотчас же вернулась.
— Положим, княгиня, что это не поверхностное, — сказал он, — но внутреннее. Но не
в том дело — и он опять обратился к генералу, с которым говорил серьезно, — не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо
входит в обязанности военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но специализованный спорт есть признак развития.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже
того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о
том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она
вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
В то время как она
входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера,
входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
― Не
вхожу в подробности о
том, для чего женщине нужно видеть любовника.
— Вы желаете, — не поднимая глаз, отвечал адвокат, не без удовольствия
входя в тон речи своего клиента, — чтобы я изложил вам
те пути, по которым возможно исполнение вашего желания.
Войдя в гостиную, Степан Аркадьич извинился, объяснил, что был задержан
тем князем, который был всегдашним козлом-искупителем всех его опаздываний и отлучек, и
в одну минуту всех перезнакомили, сведя Алексея Александровича с Сергеем Кознышевым, подпустил им
тему об обрусении Польши, за которую они тотчас уцепились вместе с Песцовым.
Она увидала его
в то же мгновение, как он
вошел в комнату.
— Нет, — сказала Кити, покраснев, но
тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, — девушка может быть так поставлена, что не может без унижения
войти в семью, а сама…
Только когда
в этот вечер он приехал к ним пред театром,
вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял
ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся
тому, что он сделал.
Степан Аркадьич с
тем несколько торжественным лицом, с которым он садился
в председательское кресло
в своем присутствии,
вошел в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки за спину, ходил по комнате и думал о
том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его женою.
Не позаботясь даже о
том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега,
вошел в ее комнату. И не думая и не замечая
того, есть кто
в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Когда княгиня
вошла к ним, они рядом сидели на сундуке, разбирали платья и спорили о
том, что Кити хотела отдать Дуняше
то коричневое платье,
в котором она была, когда Левин ей сделал предложение, а он настаивал, чтоб это платье никому не отдавать, а дать Дуняше голубое.
— Двадцать раз тебе говорил, не
входи в объяснения. Ты и так дура, а начнешь по-итальянски объясняться,
то выйдешь тройная дура, — сказал он ей после долгого спора.
Он посмеивался над
тем, как она расставляла мебель, привезенную из Москвы, как убирала по-новому свою и его комнату, как вешала гардины, как распределяла будущее помещение для гостей, для Долли, как устраивала помещение своей новой девушке, как заказывала обед старику повару, как
входила в препиранья с Агафьей Михайловной, отстраняя ее от провизии.
Он молча вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей
войти к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее
в Москве;
то же шерстяное платье и голые руки и шея и
то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она
вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла
в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с
той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Алексей Александрович забыл о графине Лидии Ивановне, но она не забыла его.
В эту самую тяжелую минуту одинокого отчаяния она приехала к нему и без доклада
вошла в его кабинет. Она застала его
в том же положении,
в котором он сидел, опершись головой на обе руки.
— Пусти, пусти, поди! — заговорила она и
вошла в высокую дверь. Направо от двери стояла кровать, и на кровати сидел, поднявшись, мальчик
в одной расстегнутой рубашечке и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок.
В ту минуту, как губы его сходились вместе, они сложились
в блаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад.
Василий Лукич между
тем, не понимавший сначала, кто была эта дама, и узнав из разговора, что это была
та самая мать, которая бросила мужа и которую он не знал, так как поступил
в дом уже после нее, был
в сомнении,
войти ли ему или нет, или сообщить Алексею Александровичу.
Когда няня
вошла в детскую, Сережа рассказывал матери о
том, как они упали вместе с Наденькой, покатившись с горы, и три раза перекувырнулись.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами
в задах лож;
те же, Бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки;
та же грязная толпа
в райке, и во всей этой толпе,
в ложах и
в первых рядах, были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же
вошел в сношение.
Анна уже была дома. Когда Вронский
вошел к ней, она была одна
в том самом наряде,
в котором она была
в театре. Она сидела на первом у стены кресле и смотрела пред собой. Она взглянула на него и тотчас же приняла прежнее положение.
Кити была
в особенности рада случаю побыть с глазу на глаз с мужем, потому что она заметила, как тень огорчения пробежала на его так живо всё отражающем лице
в ту минуту, как он
вошел на террасу и спросил, о чем говорили, и ему не ответили.
Несмотря на
то, что снаружи еще доделывали карнизы и
в нижнем этаже красили,
в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они
вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Она видела по лицу Вронского, что ему чего-то нужно было от нее. Она не ошиблась. Как только они
вошли через калитку опять
в сад, он посмотрел
в ту сторону, куда пошла Анна, и, убедившись, что она не может ни слышать, ни видеть их, начал...
Когда она
вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов
того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь
в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но
в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о
том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Вошли и
в ту комнату, которую князь называл умною.
И, не спросив у отворившего дверь артельщика, дома ли, Степан Аркадьич
вошел в сени. Левин шел за ним, всё более и более сомневаясь
в том, хорошо или дурно он делает.
Не переставая думать об Анне, о всех
тех самых простых разговорах, которые были с нею, и вспоминая при этом все подробности выражения ее лица, всё более и более
входя в ее положение и чувствуя к ней жалость, Левин приехал домой.
В то время как Левин выходил
в одну дверь, он слышал, как
в другую
входила девушка. Он остановился у двери и слышал, как Кити отдавала подробные приказания девушке и сама с нею стала передвигать кровать.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог
войти на лестницу; но он велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним
в его комнату и там стал рассказывать ему про
то, как он провел вечер, и тут же заснул.
То она ревновала его к
тем грубым женщинам, с которыми, благодаря своим холостым связям, он так легко мог
войти в сношения;
то она ревновала его к светским женщинам, с которыми он мог встретиться;
то она ревновала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с ней связь, жениться.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и не было решено, едут ли они
в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к
тому, что они уедут днем раньше или позже. Она стояла
в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного
вошел к ней.
Пред
тем как уезжать из дома, Вронский
вошел к ней. Она хотела притвориться, что ищет что-нибудь на столе, но, устыдившись притворства, прямо взглянула ему
в лицо холодным взглядом.
Никогда еще не проходило дня
в ссоре. Нынче это было
в первый раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание
в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда
входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не
то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину, — это было ясно.
Туман, застилавший всё
в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до
того, чтобы пробыть целый день с ним
в его доме. Она
вошла к нему
в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
Придумывая
те слова,
в которых она всё скажет Долли, и умышленно растравляя свое сердце, Анна
вошла на лестницу.