Неточные совпадения
Не снес боярин такого бесчестия; встал из-за стола: невместно-де Морозову быть меньше Годунова! Тогда опалился царь горшею злобою и выдал Морозова головою Борису Федоровичу. Понес боярин ко
врагу повинную голову, но обругал Годунова жестоко и назвал щенком.
Хомяк прервал князя. Чтобы погубить
врага, он решился
не щадить самого себя.
— О чем? — спросил Малюта и невольно отворотил взгляд. Григорий Лукьянович никогда
не дрожал перед
врагом, но в присутствии Максима ему было неловко.
«
Враг имени Христова, — думал он, — упорно перечит мне и помогает моим злодеям. Но
не дам ему надо мною тешиться!
Не устрашуся его наваждений! Покажу ему, что
не по плечу он себе борца нашел!»
«А! — подумал царь, — так вот что значили мои ночные видения!
Враг хотел помрачить разум мой, чтоб убоялся я сокрушить замыслы брата. Но будет
не так.
Не пожалею и брата!»
Так думал Морозов и мучился догадками. Ему хотелось ринуться вперед. Но всадник мог ускакать, и боярин
не узнал бы
врага своего. Он решился повременить.
Максим полюбил добрых иноков. Он
не замечал, как текло время. Но прошла неделя, и он решился ехать. Еще в Слободе слышал Максим о новых набегах татар на рязанские земли и давно уже хотел вместе с рязанцами испытать над
врагами ратной удачи. Когда он поведал о том игумену, старик опечалился.
Не много верст проехал он, как вдруг Буян бросился к темному кусту и стал лаять так зло, так упорно, как будто чуял скрытого
врага.
— Ребята! — продолжал Никита Романович, — этот молодец
не из тех, что вас обидели; я его знаю; он такой же
враг опричнине, как и вы. Сохрани вас бог тронуть его хоть пальцем! А теперь нечего мешкать: берите оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
— Ребята, — продолжал Никита Романович, — кто из нас богу
не грешен! Так искупим же теперь грехи наши, заслужим себе прощение от господа, ударим все, как мы есть, на
врагов церкви и земли Русской!
— Теперь, — сказал он радостно, — ты мне брат, Никита Романыч! Что бы ни случилось, я с тобой неразлучен, кто тебе друг, тот друг и мне; кто тебе
враг, тот и мне
враг; буду любить твоею любовью, опаляться твоим гневом, мыслить твоею мыслию! Теперь мне и умирать веселее, и жить
не горько; есть с кем жить, за кого умереть!
Теснимые с одной стороны пожаром, с другой — дружиной Серебряного,
враги не успели опомниться и кинулись к топким берегам речки, где многие утонули.
Разбойники,
не имея другого оружия, кроме рукопашного, и видя стреляющих
врагов, защищенных топкою речкой,
не выдержали и смешались.
Иоанн смотрел на Морозова,
не говоря ни слова. Кто умел читать в царском взоре, тот прочел бы в нем теперь скрытую ненависть и удовольствие видеть
врага своего униженным; но поверхностному наблюдателю выражение Иоанна могло показаться благосклонным.
Царь
не ожидал такого оборота. Клевета Вяземского была очевидна, но в расчет Иоанна
не вошло ее обнаружить. Морозов в первый раз взглянул на
врага своего.
— Государь, пусть будет по-твоему! Я стар и хвор, давно
не надевал служилой брони; но в божьем суде
не сила берет, а правое дело! Уповаю на помощь господа, что
не оставит он меня в правом деле моем, покажет пред твоею милостью и пред всеми людьми неправду
врага моего!
— Боярин Дружина! — сказал торжественно Иоанн, вставая с своего места, — ты божьим судом очистился предо мною. Господь бог, чрез одоление
врага твоего, показал твою правду, и я
не оставлю тебя моею милостью.
Не уезжай из Слободы до моего приказа. Но это, — продолжал мрачно Иоанн, — только половина дела. Еще самый суд впереди. Привести сюда Вяземского!
— Пожалуй, что и с горя. К чему еще жить теперь? Веришь ли, Борис Федорыч, иной раз поневоле Курбский на ум приходит; подумаю про него, и самому страшно станет: так, кажется, и бросил бы родину и ушел бы к ляхам, кабы
не были они
враги наши.
Хорошо бить татар, но мои
враги не одни татары; есть и хуже их.
— Неси крест свой, Никита Романыч! — повторила Елена. — Иди, куда посылает тебя царь. Ты отказался вступить в опричнину, и совесть твоя чиста. Иди же на
врагов земли Русской; а я
не перестану молиться за нас обоих до последнего моего часа!
В декабре 1850 г., за день до праздника Рождества Христова, кафры первые начали войну, заманив англичан в засаду, и после стычки, по обыкновению, ушли в горы. Тогда началась не война, а наказание кафров, которых губернатор объявил уже
не врагами Англии, а бунтовщиками, так как они были великобританские подданные.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу
не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
Неточные совпадения
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, //
Не скука тут — война! // И сам, и люди вечером // Уйдут, а к Федосеичу // В каморку
враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно быть, богатырь».
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние
враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то
не по себе, так как о новом градоначальнике все еще
не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и
не смели ни за какое дело приняться, потому что
не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Разума он
не признавал вовсе и даже считал его злейшим
врагом, опутывающим человека сетью обольщений и опасных привередничеств.
Ни в фигуре, ни даже в лице
врага человеческого
не усматривается особливой страсти к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Яшенька, с своей стороны, учил, что сей мир, который мы думаем очима своима видети, есть сонное некое видение, которое насылается на нас
врагом человечества, и что сами мы
не более как странники, из лона исходящие и в оное же лоно входящие.