Неточные совпадения
— Где ж боярин? — спросил пожилой мужик, оглядываясь
на все стороны. — И след простыл! И людей его не видать! Ускакали, видно, сердечные! Ох, беда неминучая, ох,
смерть нам настала!
Князь простил бы опричнику его дерзкие речи. Бесстрашие этого человека в виду
смерти ему нравилось. Но Матвей Хомяк клеветал
на царя, и этого не мог снести Никита Романович. Он дал знак ратникам. Привыкшие слушаться боярина и сами раздраженные дерзостью разбойников, они накинули им петли
на шеи и готовились исполнить над ними казнь, незадолго перед тем угрожавшую бедному мужику.
— Говоришь, а сама не знаешь! — перебила ее другая девушка. — Какие под Москвой русалки! Здесь их нет и заводу. Вот
на Украине, там другое дело, там русалок гибель. Сказывают, не одного доброго молодца с ума свели. Стоит только раз увидеть русалку, так до
смерти все по ней тосковать будешь; коли женатый — бросишь жену и детей, коли холостой — забудешь свою ладушку!
Тихо и плавно вошла Елена с подносом в руках.
На подносе были кубки с разными винами. Елена низко поклонилась Серебряному, как будто в первый раз его видела! Она была как
смерть бледна.
— Елена Дмитриевна! Видно, так угодно господу, чтобы приял я
смерть от царя. Не
на радость вернулся я
на родину, не судил мне господь счастья, не мне ты досталась, Елена Дмитриевна! Пусть же надо мной воля божия!
В Троицкой лавре Серебряный исповедался и причастился. То же сделали его холопи. Архимандрит, прощаясь с Никитой Романовичем, благословил его как идущего
на верную
смерть.
Как ни бесстрашен бывает человек, он никогда не равнодушен к мысли, что его ожидает близкая
смерть, не славная
смерть среди стука мечей или грома орудий, но темная и постыдная, от рук презренного палача. Видно, Серебряный, проезжая мимо места казней, не умел подавить внутреннего волнения, и оно невольно отразилось
на впечатлительном лице его; вожатые посмотрели
на князя и усмехнулись.
Царь любил звериный бой. Несколько медведей всегда кормились в железных клетках
на случай травли. Но время от времени Иоанн или опричники его выпускали зверей из клеток, драли ими народ и потешались его страхом. Если медведь кого увечил, царь награждал того деньгами. Если же медведь задирал кого до
смерти, то деньги выдавались его родным, а он вписывался в синодик для поминовения по монастырям вместе с прочими жертвами царской потехи или царского гнева.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все
на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой
смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала
на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
— Государь, — продолжал Малюта, — намедни послал я круг Москвы объезд, для того, государь, так ли московские люди соблюдают твой царский указ? Как вдруг неведомый боярин с холопями напал
на объезжих людей. Многих убили до
смерти, и больно изувечили моего стремянного. Он сам здесь, стоит за дверьми, жестоко избитый! Прикажешь призвать?
— Надёжа-государь! — отвечал стремянный с твердостию, — видит бог, я говорю правду. А казнить меня твоя воля; не боюся я
смерти, боюся кривды, и в том шлюсь
на целую рать твою!
На всех лицах изобразилось удивление, все глаза засверкали негодованием. Лишь один, самый свирепый, не показывал гнева. Малюта был бледен как
смерть.
— Так вот кто тебя с толку сбил! — вскричал Малюта, и без того озлобленный
на Серебряного, — так вот кто тебя с толку сбил! Попадись он мне только в руки, не скорою
смертью издохнет он у меня, собака!
— Видишь, государь, как бы тебе сказать. Вот, примерно, вспомни, когда ты при
смерти лежал, дай бог тебе много лет здравствовать! а бояре-то
на тебя, трудного, заговор затеяли. Ведь у них был тогда старшой, примерно, братец твой Володимир Андреич!
Но, вглядевшись пристальнее во всадника, князь в самом деле узнал Михеича. Старик был бледен как
смерть. Седла под ним не было; казалось, он вскочил
на первого коня, попавшегося под руку, а теперь, вопреки приличию, влетел
на двор, под самые красные окна.
«Ах вы гой еси, князья и бояре!
Вы берите царевича под белы руки,
Надевайте
на него платье черное,
Поведите его
на то болото жидкое,
На тое ли Лужу Поганую,
Вы предайте его скорой
смерти!»
Все бояре разбежалися,
Один остался Малюта-злодей,
Он брал царевича за белы руки,
Надевал
на него платье черное,
Повел
на болото жидкое,
Что
на ту ли Лужу Поганую.
— Ох-ох-ох! — сказал старик, тяжело вздыхая, — лежит Афанасий Иваныч
на дороге изрубленный! Но не от меча ему
смерть написана. Встанет князь Афанасий Иваныч, прискачет
на мельницу, скажет: где моя боярыня-душа, зазноба ретива сердца мово? А какую дам я ему отповедь? Не таков он человек, чтобы толковать с ним. Изрубит в куски!
— Да вот что, хозяин: беда случилась, хуже
смерти пришлось; схватили окаянные опричники господина моего, повезли к Слободе с великою крепостью, сидит он теперь, должно быть, в тюрьме, горем крутит, горе мыкает; а за что сидит, одному богу ведомо; не сотворил никакого дурна ни перед царем, ни перед господом; постоял лишь за правду, за боярина Морозова да за боярыню его, когда они лукавством своим, среди веселья,
на дом напали и дотла разорили.
— Нашел! — вскричал он вдруг и вскочил с места. — Дядя Коршун! Нас с тобой князь от
смерти спас — спасем и мы его; теперь наша очередь! Хочешь идти со мной
на трудное дело?
На боковых дверях были написаны грубо и неискусно притча о блудном сыне, прение
смерти и живота да исход души праведного и грешного.
— Двух
смертей не бывать, одной не миновать! — прибавил третий, — лучше умереть в поле, чем
на виселице!
— Надёжа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри, — надёжа-государь. Иду я по твоему указу
на муку и
смерть. Дай же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я
на тебя ничего, а грехи-то у меня с тобою одни! Как поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом! А ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
— Государь, — ответил он, — как Морозов во всю жизнь чинил, так и до
смерти чинить будет. Стар я, государь, перенимать новые обычаи. Наложи опять опалу
на меня, прогони от очей твоих — а ниже Годунова не сяду!
Иоанн, в первом порыве раздражения, обрек было его
на самые страшные муки; но, по непонятной изменчивости нрава, а может быть, и вследствие общей любви москвитян к боярину, он накануне казни отменил свои распоряжения и осудил его
на менее жестокую
смерть.
Заслужил ты себе истязания паче
смерти; но великий государь, помня прежние доблести твои, от жалости сердца, повелел тебя, особно от других и минуя прочие муки, скорою
смертью казнить, голову тебе отсечь, остатков же твоих
на его государский обиход не отписывать!
Иван Васильевич, наглядевшись вдоволь из потаенного окна
на своих опальников и насладившись мыслию, что они теперь стоят между жизнию и
смертью и что нелегко у них, должно быть,
на сердце, показался вдруг
на крыльце в сопровождении нескольких стольников.
Утро было свежее, солнечное. Бывшие разбойники, хорошо одетые и вооруженные, шли дружным шагом за Серебряным и за всадниками, его сопровождавшими. Зеленый мрак охватывал их со всех сторон. Конь Серебряного, полный нетерпеливой отваги, срывал мимоходом листья с нависших ветвей, а Буян, не оставлявший князя после
смерти Максима, бежал впереди, подымал иногда, нюхая ветер, косматую морду или нагибал ее
на сторону и чутко навастривал ухо, если какой-нибудь отдаленный шум раздавался в лесу.
— Ты вломился насильно, — сказала она, — ты называешься князем, а бог весть кто ты таков, бог весть зачем приехал… Знаю, что теперь ездят опричники по святым монастырям и предают
смерти жен и дочерей тех праведников, которых недавно
на Москве казнили!.. Сестра Евдокия была женою казненного боярина…
Царевич Иоанн, хотя разделял с отцом его злодейства, но почувствовал этот раз унижение государства и попросился у царя с войском против Батория. Иоанн увидел в этом замысел свергнуть его с престола, и царевич, спасенный когда-то Серебряным
на Поганой Луже, не избежал теперь лютой
смерти. В припадке бешенства отец убил его ударом острого посоха. Рассказывают, что Годунов, бросившийся между них, был жестоко изранен царем и сохранил жизнь только благодаря врачебному искусству пермского гостя Строгонова.
Глядя
на царевича Феодора, нельзя было удержаться от мысли, что слабы те руки, которым по
смерти Иоанна надлежало поддерживать государство.
Вправду ли Иоанн не ведал о
смерти Серебряного или притворился, что не ведает, чтоб этим показать, как мало он дорожит теми, кто не ищет его милости, бог весть! Если же в самом деле он только теперь узнал о его участи, то пожалел ли о нем или нет, это также трудно решить; только
на лице Иоанна не написалось сожаления. Он, по-видимому, остался так же равнодушен, как и до полученного им ответа.
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни
смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто
на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.