Неточные совпадения
— Это что — пьянствовал!.. Всякий
матрос, ежели
на берегу, любит погулять, и нет еще в том большого греха… А он, кроме того, что пьянствовал да пропивал, бывало, все казенные вещи, еще и
на руку был нечист… Попадался не раз… А кроме того, еще и дерзничал…
Корвет простоял в Бресте восемь дней.
Матросы побывали
на берегу. Боцман Федотов, по обыкновению разрядившийся перед отъездом
на берег, вернулся оттуда в значительно истерзанном виде и довольно-таки пьяный, оставленный своими товарищами: франтом фельдшером и писарем, которые все просили боцмана провести время «по-благородному», то есть погулять в саду и после посидеть в трактире и пойти в театр.
Но боцман
на это был не согласен и, ступивши
на берег, отправился в ближайший кабак вместе с несколькими
матросами. И там, конечно, веселье было самое матросское. Скоро в маленьком французском кабачке уже раздавались пьяные русские песни, и французские
матросы и солдаты весело отбивают такт, постукивают стаканчиками, чокаются с русскими и удивляются той отваге, с которой боцман залпом глотает стакан за стаканчиком.
Они исчезли из глаз, а Володя все еще раздумчиво смотрел
на океан, находясь под сильным впечатлением рассуждений
матроса. И в голове его проносились мысли: «И с таким народом, с таким добрым, всепрощающим народом да еще быть жестоким!» И он тут же поклялся всегда
беречь и любить
матроса и, обращаясь к Бастрюкову, восторженно проговорил...
Точно такие же впечатления переживал и Володя. Несмотря
на то что он старался не поддаваться скуке и добросовестно занимался, много читал и не оставлял занятий с
матросами, все-таки находили минуты хандры и неодолимого желания перелететь в Офицерскую и быть со своими… Длинный переход с вечно одними и теми же впечатлениями, в обществе одних и тех же лиц казался ему под конец утомительным. И ему, как и всем, хотелось
берега,
берега.
Некоторое нетерпение замечается и среди
матросов, и они все чаще и чаще спрашивают: «Долго ли еще плыть до места?» Им, видимо, хочется, как говорят моряки, «освежиться», то есть погулять и выпить
на берегу.
Несколько охотников-матросов сидят
на всех марсах и салингах, сторожа открытие
берега. Первому, кто увидит
берег, обещана была капитаном денежная награда — пять долларов.
Матросы еще не съезжали
на берег.
Некоторые — люди хозяйственные, не пропивавшие жалованья и «заслуги» [«Заслугой» назывались деньги, которые выдавались непьющим
матросам на руки за невыпитые ими казенные чарки, и деньги, которые оставались за несъеденное количество масла или какого-нибудь другого припаса, отпускавшегося по положению.]
на берегу, — надевали собственные щегольские рубахи с передом из голландского полотна, купленные в Копенгагене и Бресте, и, несмотря
на жару, повязывали шею шелковыми, тоже собственными, платками, пропуская концы их в медные или бронзовые кольца.
Захарыч предвкушал удовольствие «треснуть»
на берегу, но удовольствие это несколько омрачалось боязнью напиться, как он выражался «вовсю», то есть до полного бесчувствия (как он напивался, бывало, в прежнее время), так как командир «Коршуна» терпеть не мог, когда
матросы возвращались с
берега в виде мертвых тел, которые надо было поднимать
на веревке со шлюпки.
Хотя он обыкновенно и возвращался с
берега сильно пьяный, иногда и с подбитым глазом после драки с кем-нибудь из иностранных
матросов (Захарыч был во хмелю задорен и необыкновенно щекотлив в охранении национального достоинства) и обязательно без носового платка, тем не менее, всегда
на своих ногах и даже способный отрапортовать: «Честь имею явиться!»
На другое утро командир благодарил
матросов и велел отпустить
на берег вторую вахту. И ей он сказал то же напутствие и взял то же обещание. С рассветом следующего дня предположено было сняться с якоря.
Счастливая стоянка в С.-Франциско близилась к концу. Все делали прощальные визиты — через три дня «Коршун» собирался уходить; а между тем
на корвете не досчитывались одного
матроса — забулдыги и пьяницы Ковшикова, который, съехавши с первой вахтой
на берег, не явился и словно бы в воду канул, несмотря
на энергические розыски консула и полиции.
Раз Первушин после обеда
на берегу шепнул старшему офицеру, как будто в порыве откровенности, что Ашанин позволял себе неуважительно отозваться о нем; другой раз — будто Ашанин заснул
на вахте; в третий раз говорил, что Ашанин ищет дешевой популярности между
матросами и слишком фамильярничает с ними во вред дисциплине, — словом, изо всех сил своей мелкой злобной душонки старался очернить Володю в глазах старшего офицера.
— Не под суд же отдавать за каждую малость…
Матрос, примерно, загулял
на берегу и пропил, скажем, казенную вещь… Что с ним делать? Взял да и отодрал как Сидорову козу. А чтобы было как следует по закону, переведут его в штрафованные, и тогда дери его, сколько вгодно.
Неточные совпадения
Я, как
матрос, рожденный и выросший
на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный
на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там
на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
«Это все камелии, — сказал Корсаков, командир шкуны, —
матросы камелиями парятся в бане, устроенной
на берегу».
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка:
на ней было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к
берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и
матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Я не пошел к ним, а отправился по
берегу моря, по отмели, влез
на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком
матросы с наших судов, потом посетил в лесу нашу идиллию:
матрос Кормчин пас там овец.
«Ночью спокоя не дают, ваше высокоблагородие, — сказал
матрос, ночевавший
на берегу, — забьются под шалаш и кричат изо всей мочи».