— Зачем? — страстно заговорила Людмила. — Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят,
есть душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.
Неточные совпадения
Вернувшись домой, к Грушиной, сочинили и письмо от княгини. Когда, через два дня, письмо
было готово, его
надушили шипром. Остальные конверты и бумагу сожгли, чтобы не осталось улик.
На улице
было ветрено и тихо. Лишь изредка набегали тучки. Лужи подсыхали. Небо бледно радовалось. Но тоскливо
было на
душе у Передонова.
Одно Варварино платье привлекло внимание Передонова. Оно
было в оборках, бантиках, лентах, словно нарочно сшито, чтобы можно
было спрятать кого-нибудь. Передонов долго рассматривал его, потом с усилием, при помощи ножа, вырвал, отчасти вырезал карман, бросил его в печку, а затем принялся рвать и резать на мелкие куски все платье. В его голове бродили смутные, странные мысли, а на
душе было безнадежно тоскливо.
Поручик глубоко презирал в
душе гимназистов, у которых, по его мнению, не
было и не могло
быть военной выправки. Если бы это
были кадеты, то он прямо сказал бы, что о них думает. Но об этих увальнях не стоило говорить неприятной правды человеку, от которого зависели его уроки.
Тоскливо
было на
душе у Передонова. Володин все не пристроен, — смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. Еще, может
быть, и Адаменко станет на него злиться, зачем сватал Володина. У нее
есть родня в Петербурге: напишет и, пожалуй, навредит.
— Хотите я вас
душить буду? — живо спросила Людмила, — хотите?
—
Была Людмилочка, — сказал он, — да вас не застала, посидела, меня
надушила и ушла.
И даже радостная надежда шевельнулась в его
душе, и даже не столько надежда, сколько желание: Коковкина уйдет, а Людмила как раз в это время придет и
побудет с ним. Вечером он напомнил Коковкиной о завтрашних именинах.
— Матушка, Марта Станиславовна, верьте слову, я от всей
души, — берите, пожалуйста! А коли даром не хотите, так это за то, чтобы вы за моим Ванюшкой посмотрели. То, что мы сговорились с Натальей Афанасьевной, то так и
будет, а это, значит, вам, — за посмотренье, значит.
В ее
душе было чувство покорности и готовности сделать все, что велят, перенести все, что захотят с нею сделать, — только бы узнать, угадать, чего от нее хотят.
— Да чего злитесь, достану вам письмо. Нечего бояться, я вас не выдам. Разве я такая скотина? Душа-то и у меня
есть.
— Ну, какая там
душа! — грубо сказала Грушина, — что у пса, то у человека, один пар, а
души нет. Пока жил, пота и
был.
Саша
был очарован Людмилою, но что-то мешало ему говорить о ней с Коковкиною. Словно стыдился. И уже стал иногда бояться ее приходов. Сердце его замирало, и брови невольно хмурились, когда он увидит под окном ее быстро мелькавшую розово-желтую шляпу. А все-таки ждал ее с тревогою и с нетерпением, — тосковал, если она долго не приходила. Противоречивые чувства смешались в его
душе, чувства темные, неясные: порочные — потому что ранние, и сладкие — потому что порочные.
Он делал невинное лицо, а на
душе у него
было тяжело. Он выспрашивал Коковкину, что же говорят, и боялся услышать какие-нибудь грубые слова. Что могут говорить о них? Людмилочкина горница окнами в сад, с улицы ее не видно, да и Людмилочка спускает занавески. А если кто подсмотрел, то как об этом могут говорить? Может
быть, досадные, оскорбительные слова? Или так говорят, только о том, что он часто ходит?
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не
было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
Тут непременно вы найдете // Два сердца, факел и цветки; // Тут, верно, клятвы вы прочтете // В любви до гробовой доски; // Какой-нибудь пиит армейский // Тут подмахнул стишок злодейский. // В такой альбом, мои друзья, // Признаться, рад писать и я, // Уверен
будучи душою, // Что всякий мой усердный вздор // Заслужит благосклонный взор // И что потом с улыбкой злою // Не станут важно разбирать, // Остро иль нет я мог соврать.
Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты
души предложил.
Городничий. А уж я так
буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты
души выражаюсь.
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться…
Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни
души! как будто бы вымерло все.
Колода
есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем
душа!
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!