Неточные совпадения
Шутки Преполовенской дали новый оборот медленным мыслям Передонова; да и ерлы крепко засели в его голове. С чего это Володин выдумал такое кушанье? Передонов не
любил размышлять. В первую минуту он всегда верил тому, что ему скажут. Так поверил он и влюбленности Володина в Варвару. Он думал: вот окрутят с Варварой, а там, как поедут на инспекторское место, отравят его в дороге ерлами и подменят Володиным: его похоронят как Володина, а Володин
будет инспектором. Ловко придумали!
— Ну, если по дружбе, то я рад, я очень рад, — говорил Володин с радостным и глупым смехом, сдавая карты, — ты хороший человек, Ардаша, и я тебя очень даже
люблю. А если бы не по дружбе, то это
был бы другой разговор. А если по дружбе, то я рад. Я тебе туза сдал за это, — сказал Володин и открыл козыря.
Подполковник Николай Вадимович Рубовский, невысокий плотный человек с густыми бровями, веселыми серыми глазами и прихрамывающею походкою, отчего его шпоры неровно и звонко призвякивали,
был весьма любезен и за то
любим в обществе. Он знал всех людей в городе, все их дела и отношения,
любил слушать сплетни, но сам
был скромен и молчалив, как могила, и никому не делал ненужных неприятностей.
Тогда Передонов объявил, что
будет трясти, а он не
любит тряски. Вернулись в беседку. Все уже
было уложено, но работник Игнатий еще
ел на кухне, насыщаясь неторопливо и основательно.
Отец не
любил коика мольбы, — хуже
будет, если кричать.
К концу уроков Хрипач послал за врачом, а сам взял шляпу и отправился в сад, что лежал меж гимназиею и берегом реки. Сад
был обширный и тесный. Маленькие гимназисты
любили его. Они в нем широко разбегались на переменах. Поэтому помощники классных наставников не
любили этого сада. Они боялись, что с мальчиками что-нибудь случится. А Хрипач требовал, чтобы мальчики бывали там на переменах. Это
было нужно ему для красоты в отчетах.
Им
было досадно, что не они выдумали: втроем неловко итти. Людмила оделась несколько наряднее обычного, — зачем и сама не знала. Впрочем, она
любила наряжаться и одевалась откровеннее сестер: руки да плечи поголее, юбка покороче, башмаки полегче, чулки потоньше, попрозрачнее, тельного цвета. Дома ей нравилось
побыть в одной юбке и босиком и надеть башмаки на босые ноги, — притом рубашка и юбка у нее всегда
были слишком нарядны.
Саша покраснел, неловко поклонился. Коковкина назвала его гостье. Людмила уселась за стол и принялась оживленно рассказывать новости. Горожане
любили принимать ее за то, что она все знала и умела рассказывать мило и скромно. Коковкина, домоседка,
была ей непритворно рада и радушно угощала. Людмила весело болтала, смеялась вскакивала с места передразнить кого-нибудь, задевала Сашу. Она сказала...
Утром после всех этих снов Людмила почувствовала, что страстно влюблена в Сашу. Нетерпеливое желание увидеть его охватило Людмилу, — но ей досадно
было думать, что она увидит его одетого. Как глупо, что мальчишки не ходят обнаженные! Или хоть босые, как летние уличные мальчишки, на которых Людмила
любила смотреть за то, что они ходят босиком, иной раз высоко обнажая ноги.
— Вам не надо богатого мужа, — говорил Передонов, — вы сама богатая. Вам надо такого, чтобы вас
любил и угождал во всем. И вы его знаете, могли понять. Он к вам неравнодушен, вы к нему, может
быть, тоже. Так вот, у меня купец, а у вас товар. То
есть, вы сами — товар.
— Нет, что же, — отвечал Саша, но видно
было, что уже один разговор об учебниках наводит на него привычную скуку. — Скучновато зубрить, — признался он, — да ничего, у меня память хорошая. Вот только задачи решать — это я
люблю.
Саша
любил поесть. Ему нравилось, что Людмила угощает его сладким. За это он еще нежнее
любил ее.
Марта ярко покраснела: она
любила есть и могла
есть часто и много.
— Разве не знаешь аристократов? Жди, сами сделают что надо. А напоминать
будешь — обидятся, хуже
будет. У них гонору-то сколько! они гордые, они
любят, чтобы им верили.
Саша
любил вбивать гвозди и как-то обещал Людмиле помочь ей в устройстве ее обстановки. И теперь согласился, радуясь, что
есть невинный предлог итти с Людмилою и к Людмиле. И невинный, кисленький запах extra-muguet, веявший от зеленоватого Людмилина платья, нежно успокаивал его.
— Зачем? — страстно заговорила Людмила. —
Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться.
Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят,
есть душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело
люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.
В кабинете у Хрипача произошел оживленный разговор, — не потому собственно, что собеседникам надо
было многое сказать друг другу, а потому, что оба
любили поговорить.
Он
был любим… по крайней мере // Так думал он, и был счастлив. // Стократ блажен, кто предан вере, // Кто, хладный ум угомонив, // Покоится в сердечной неге, // Как пьяный путник на ночлеге, // Или, нежней, как мотылек, // В весенний впившийся цветок; // Но жалок тот, кто всё предвидит, // Чья не кружится голова, // Кто все движенья, все слова // В их переводе ненавидит, // Чье сердце опыт остудил // И забываться запретил!