Неточные совпадения
Он
боялся сквозняка, — простудиться можно. Поэтому в квартире всегда
было душно и смрадно.
— Это бывает, — сладостным и грустным голосом заговорил Преполовенский, — у меня
был один знакомый, так тот иголок
боялся, все
боялся, что его уколют и иголка уйдет во внутренности. И ужасно
боялся, представьте, как увидит иголку…
— Ой, голубушка, Варвара Дмитриевна, вы так не говорите, — за это большие неприятности могут
быть, коли узнают. Особенно, если учитель. Начальство страсть как
боится, что учителя мальчишек бунтовать научат.
К концу уроков Хрипач послал за врачом, а сам взял шляпу и отправился в сад, что лежал меж гимназиею и берегом реки. Сад
был обширный и тесный. Маленькие гимназисты любили его. Они в нем широко разбегались на переменах. Поэтому помощники классных наставников не любили этого сада. Они
боялись, что с мальчиками что-нибудь случится. А Хрипач требовал, чтобы мальчики бывали там на переменах. Это
было нужно ему для красоты в отчетах.
Володин сначала
был смущен таким поведением Надежды. Потом подумал, что она стесняется угощать его кофейком, —
боится, как бы сплетен не вышло. Потом сообразил, что она могла бы вовсе не приходить к нему на уроки, однако приходит, — не оттого ли, что ей приятно видеть Володина? И то истолковывал Володин в свою пользу, что Надежда так с первого слова охотно согласилась, чтобы Володин давал уроки, и не торговалась. В таких мыслях утверждали его и Передонов с Варварою.
— У кого же мне спрашиваться? Тете — все равно, а ведь его я должна воспитывать, так как же я выйду за вас замуж? Вы, может
быть, станете с ним жестоко обращаться. Не правда ли, Мишка, ведь ты
боишься его жестокостей?
— Как же это, Ардальон Борисыч, ты не
боишься от него водку
пить? Ведь он ее, может
быть, наговорил, — вот он что-то губами разводит.
Дома ждала Передонова важная новость. Еще в передней можно
было догадаться, что случилось необычное, — в горницах слышалась возня, испуганные восклицания. Пеpедонов подумал: не все готово к обеду; увидели — он идет, испугались, торопятся. Ему стало приятно, — как его
боятся! Но оказалось, что произошло другое. Варвара выбежала в прихожую и закричала...
Прошла неделя. Хрипачей еще не
было. Варвара начала злиться и ругаться. Передонова же повергло это ожидание в нарочито-угнетенное состояние. Глаза у Передонова стали совсем бессмысленными, словно они потухали, и казалось иногда, что это — глаза мертвого человека. Нелепые страхи мучили его. Без всякой видимой причины он начинал вдруг
бояться тех или других предметов. С чего-то пришла ему в голову и томила несколько дней мысль, что его зарежут; он
боялся всего острого и припрятал ножи да вилки.
— Да чего злитесь, достану вам письмо. Нечего
бояться, я вас не выдам. Разве я такая скотина? Душа-то и у меня
есть.
Передонов
был уверен, что за дверью стоит и ждет валет и что у валета
есть какая-то сила и власть, вроде как у городового: может куда-то отвести, в какой-то страшный участок. А под столом сидит недотыкомка. И Передонов
боялся заглянуть под стол или за дверь.
Саша
был очарован Людмилою, но что-то мешало ему говорить о ней с Коковкиною. Словно стыдился. И уже стал иногда
бояться ее приходов. Сердце его замирало, и брови невольно хмурились, когда он увидит под окном ее быстро мелькавшую розово-желтую шляпу. А все-таки ждал ее с тревогою и с нетерпением, — тосковал, если она долго не приходила. Противоречивые чувства смешались в его душе, чувства темные, неясные: порочные — потому что ранние, и сладкие — потому что порочные.
Он делал невинное лицо, а на душе у него
было тяжело. Он выспрашивал Коковкину, что же говорят, и
боялся услышать какие-нибудь грубые слова. Что могут говорить о них? Людмилочкина горница окнами в сад, с улицы ее не видно, да и Людмилочка спускает занавески. А если кто подсмотрел, то как об этом могут говорить? Может
быть, досадные, оскорбительные слова? Или так говорят, только о том, что он часто ходит?
В Обломовке верили всему: и оборотням и мертвецам. Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, — они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида — ведьма, они
будут бояться и барана и Марфы: им и в голову не придет спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да еще накинутся и на того, кто бы вздумал усомниться в этом, — так сильна вера в чудесное в Обломовке!
Зачем же я должен любить его, за то только, что он родил меня, а потом всю жизнь не любил меня?“ О, вам, может быть, представляются эти вопросы грубыми, жестокими, но не требуйте же от юного ума воздержания невозможного: „Гони природу в дверь, она влетит в окно“, — а главное, главное, не
будем бояться „металла“ и „жупела“ и решим вопрос так, как предписывает разум и человеколюбие, а не так, как предписывают мистические понятия.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Лука стоял, помалчивал, //
Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — // Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я
боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете
быть возможно.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни
был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному
было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего
бояться?
— Об этом мы неизвестны, — отвечали глуповцы, — думаем, что много всего должно
быть, однако допытываться
боимся: как бы кто не увидал да начальству не пересказал!