Неточные совпадения
Мне не спалось, Глумов тоже ворочался с боку на бок. Но дисциплина уже сказывалась, и мысли приходили в голову именно все такие,
какие должны приходить
людям, собравшимся к ранней обедне.
— Ну вот родословную-то его…
Как сначала эта самая пшеница в закроме лежит, у кого лежит,
как этот
человек за сохой идет, напирая на нее всею грудью,
как…
— Да, хорошо! однако, брат, и они… на замечании тоже!
Как расходились мы, так я заметил: нет-нет да и стоит, на всякий случай, городовой! И такие пошли тут у них свистки, что я, грешный
человек, подумал: а что, ежели «Черная шаль» тут только предлог один!
Но план наш уж был составлен заранее. Мы обязывались провести время хотя бесполезно, но в то же время, по возможности, серьезно. Мы понимали, что всякая примесь легкомыслия должна произвести игривость ума и что только серьезное переливание из пустого в порожнее может вполне укрепить
человека на такой серьезный подвиг,
как непременное намерение „годить“. Поэтому хотя и не без насильства над самими собой, но мы оторвали глаза от соблазнительного зрелища и направили стопы по направлению к адмиралтейству.
Но ежели я таким образом думаю, когда чувствую себя действительно виноватым, то понятно,
как должна была претить мне всякая запутанность теперь, когда я сознавал себя вполне чистым и перед богом, и перед
людьми.
— И все-таки. И чины получать, и даже о сочувствии заявлять — все можно, да с оговорочкой, любезный друг, с оговорочкой! Умные-то
люди как поступают? Сочувствовать, мол, сочувствуем, но при сем присовокупляем, что ежели приказано будет образ мыслей по сему предмету изменить, то мы и от этого, не отказываемся! Вот
как настоящие умные
люди изъясняются, те, которые и за сочувствие, и за несочувствие — всегда получать чины готовы!
Но Кшепшицюльский понес в ответ сущую околесицу, так что я только тут понял,
как неприятно иметь дело с
людьми, о которых никогда нельзя сказать наверное, лгут они или нет.
Он оглянул меня с головы до ног,
как бы желая удостовериться, действительно ли я тот самый «подходящий
человек», об котором он мечтал.
— По моему воспитанию, мне не только двух рюмок и одной селянки, а двадцати рюмок и десяти селянок — и того недостаточно. Ах, молодой
человек! молодой
человек!
как вы, однако, опрометчивы в ваших суждениях! — говорил между тем благородный отец, строго и наставительно покачивая головой в мою сторону, — и
как это вы, милостивый государь, получивши такое образование…
Как вы полагаете, милостивый государь, может ли удовлетвориться этим благородный
человек, особливо в виду установившегося обычая, в силу которого все вольнонаемные редакторы раз в месяц устраивают в трактире"Старый Пекин", обед, в ознаменование чудесного избавления от множества угрожавших им в течение месяца опасностей?
— Не послушался — и проиграл! А жаль Эюба, до слез жаль! Лихой малый и даже на турку совсем не похож! Я с ним вместе в баню ходил — совсем,
как есть,
человек! только тело голубое, совершенно
как наши жандармы в прежней форме до преобразования!
Помилуй, братец, — говорит, — ведь во всех учебниках будет записано: вот
какие дела через Рюрика пошли! школяры во всех учебных заведениях будут долбить: обещался-де Рюрик по закону грабить, а вон что вышло!"–"А наплевать! пускай их долбят! — настаивал благонамеренный
человек Гадюк, — вы, ваше сиятельство, только бразды покрепче держите, и будьте уверены; что через тысячу лет на этом самом месте…
— Отлично — что и говорить! Да, брат, изумительный был
человек этот маститый историк: и науку и свистопляску — все понимал! А историю русскую
как знал — даже поверить трудно! Начнет, бывало, рассказывать,
как Мстиславы с Ростиславами дрались, — ну, точно сам очевидцем был! И что в нем особенно дорого было: ни на чью сторону не норовил! Мне, говорит, все одно: Мстислав ли Ростислава, или Ростислав Мстислава побил, потому что для меня что историей заниматься, что бирюльки таскать — все единственно!
Очищенный поник головой и умолк. Мысль, что он в 1830 году остался сиротой, видимо, подавляла его. Слез, правда, не было видно, но в губах замечалось нервное подергивание,
как у
человека, которому инстинкт подсказывает, что в таких обстоятельствах только рюмка горькой английской может принести облегчение. И действительно,
как только желание его было удовлетворено, так тотчас же почтенный старик успокоился и продолжал...
Так
как бы вы думали! года с четыре после этого молодой-то
человек по судам колотился, все чистоту свою доказывал.
Обвенчались, приезжаем из церкви домой, и вдруг встречает нас…"молодой
человек"! В халате,
как был, одна щека выбрита, другая — в мыле; словом сказать, даже прибрать себя, подлец, не захотел!
Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в"комиссии", которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так
как мы были
люди свои, то не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.
Охочий
человек молча приходил в квартиру, молча же отмыкал помещения, и на вопрос; чего вы ищете? не мог даже ответить порядком,
какая вещь из квартирной обстановки ему приглянулась.
Только постарше-то который и спрашивает молодого:
какие, по твоему мнению, молодой
человек, необходимейшие законы, в настоящее время, к изданию потребны?
— Не желай, — сказал он, — во-первых, только тот
человек истинно счастлив, который умеет довольствоваться скромною участью, предоставленною ему провидением, а во-вторых, нелегко, мой друг, из золотарей вышедши, на высотах балансировать! Хорошо,
как у тебя настолько характера есть, чтоб не возгордиться и не превознестись, но горе, ежели ты хотя на минуту позабудешь о своем недавнем золотарстве! Волшебство, которое тебя вознесло, — оно же и низвергнет тебя! Иван Иваныч, правду я говорю?
— Вот, видишь,
как оно легко, коли внутренняя-то благопристойность у
человека в исправности! А ежели в тебе этого нет — значит, ты сам виноват. Тут, брат, ежели и не придется тебе уснуть — на себя пеняй! Знаете ли, что я придумал, друзья? зачем нам квартиры наши на ключи запирать? Давайте-ка без ключей… мило, благородно!
Это было высказано с такою неподдельной покорностью перед совершившимся фактом, что когда Глумов высказал догадку, что, кажется, древние печенеги обитали на низовьях Днепра и Дона, то Редедя только рукой махнул,
как бы говоря: обитали!! мало ли кто обитал! Сегодня ты обитаешь, а завтра — где ты,
человек!
А так
как замечания свои он, сверх того, скрашивал рассказами из жизни достопримечательных русских
людей, то закусывание получало разумно-исторический характер, и не прошло десяти минут,
как уже мы отлично знали всю русскую историю осьмнадцатого столетия, а благодаря новым закусочным подкреплениям — надеялись узнать, что происходило и дальше.
— Вижу я, — повествовал он, — что на Литейной неладное что-то затевается; сидят молодые
люди в квартире — ни сами никуда, ни к себе никого…
какая есть тому причина?
Удивительно,
как странны делаются
люди, когда их вдруг охватит желание нравиться! — думалось мне, покуда Глумов выделывал ногами какие-то масонские знаки около печки.
Разве вы живете хоть одну минуту так,
как бы вам хотелось? — никогда, ни минуты! читать вы любите — вместо книг календарь перечитываете; общество любите — вместо
людей с Кшепшицюльским компанию водите; писать любите — стараетесь не буквы, а каракули выводить!
И все это только для того, чтоб в квартале об вас сказали:"
Какой же это опасный
человек! это самый обыкновенный шалопай!"Ну, сообразно ли это с чем-нибудь?
— И странное дело! — заключил он, — сколько бы раз ни был
человек под судом, а к нам, поступит — все судимости разом
как рукой с него снимет?
Это было до того необыкновенно — эти
люди, живущие исключительно для покупки патентов — что Фаинушка слушала-слушала и расхохоталась: ах,
как весело! Но тотчас же притихла,
как только увидела, что Глумов бросил на нее молниеносный взгляд.
— И паспорты. Что такое паспорты? Паспорты всегда и у всех в исправности! Вот намеднись. Тоже по базару
человек ходит. Есть паспорт? — есть! Смотрим: с иголочки! — Ну, с богом. А спустя неделю оказывается, что этого самого
человека уж три года ищут. А он, между прочим, у нас по базару ходил, и мы его у себя,
как и путного, прописали. Да.
Как-то разом все сознали себя невиноватыми, а известное дело, что ежели
человек не виноват, то ты хоть его режь, хоть жги — он все-таки будет не виноват.
Таков неумолимый закон судеб!
Как часто
человек, в пылу непредусмотрительной гордыни, сулит содрать шкуру со всего живущего — и вдруг — открывается трап, и он сам проваливается в преисподнюю… Из ликующего делается стенящим, — а те, которые вчера ожидали содрания кожи, внезапно расправляют крылья и начинают дразниться: что, взял? гриб съел! Ах, господа, господа! а что, ежели…
Дальнейший разговор был невозможен. Даже Глумов, от природы одаренный ненасытным любопытством, — и тот понял, что продолжать ворошить этого
человека, в угоду вояжерской любознательности, неуместно и бессовестно.
Как вдруг Очищенный, неведомо с чего, всполошился.
И до того обрадовались, что прослезились и бросились"ручку"ловить.
Как будто у этих
людей накануне доеден был последний каравай хлеба, и, не спустись я к ним, словно с облаков, назавтра же им угрожала неминучая смерть.
Не было в этом доме окна, из которого я несчетное число раз не вопрошал бы пространство, в смутном ожидании волшебства; не было в этом саду куста, который не подглядел бы потаенного процесса, совершавшегося в юноше, того творческого процесса, в котором,
как солнечный луч в утренних сумерках, брезжится будущий"
человек".
Ни присутствие менялы, ни участие в наших похождениях столь несомненно позорного
человека,
как Очищенный, ничто не тронуло жестоковыйную ябеду, которой современная испуганность предоставила привилегию раздавать патенты на благонадежность и неблагонадежность.
Вообразите,
как должно быть трудно выслушивать наблюдения этих
людей, которые смешивают Прудона с Юханцевым и Гарибальди с Редедею!
— Ну да, мы; именно мы,"средние"
люди. Сообрази, сколько мы испытали тревог в течение одного дня! Во-первых, во все лопатки бежали тридцать верст; во-вторых, нас могли съесть волки, мы в яму могли попасть, в болоте загрузнуть; в-третьих, не успели мы обсушиться,
как опять этот омерзительный вопрос: пачпорты есть? А вот ужо погоди: свяжут нам руки назад и поведут на веревочке в Корчеву… И ради чего? что мы сделали?
— Прекрасно; но
каким же образом средний
человек успеет победить ябеду?
Высшего разряда интеллигент не снизойдет до этого вопроса, мелкая сошка — не возвысится до него, а"средний"
человек именно
как раз ему в меру пришелся.
— Чудак! А потом, разумеется, и остальные средние
люди разевают рты: и в самом деле, что же он сделал? И выходит немая сцена — вроде
как в"Ревизоре", — для постановки которой приходится прибегать к содействию балетмейстера. Глумов помолчал с минуту и продолжал...
Сумерки уже наступили, и приближение ночи пугало нас. Очищенному и"нашему собственному корреспонденту", когда они бывали возбуждены, по ночам являлись черти; прочим хотя черти не являлись, но тоже казалось, что
человека легче можно сцапать в спящем положении, нежели в бодрственном. Поэтому мы решились бодрствовать
как можно дольше, и когда я предложил, чтоб скоротать время, устроить"литературный вечер", то все с радостью ухватились за эту мысль.
Прибежал в поле. Видит —
люди пашут, боронят, косят, гребут. Знает, сколь необходимо сих
людей в рудники заточить, — а
каким манером — не понимает. Вытаращил глаза, отнял у одного пахаря косулю и разбил вдребезги, но только что бросился к другому пахарю, чтоб борону разнести,
как все испугались, и в одну минуту поле опустело. Тогда он разметал только что сметанный стог сена и убежал.
— Вот то-то и есть…
как это вы так легко обо всем говорите! Пошлите за исправником! А
как вы полагаете:
человек исправник или нет? Может он один вечерок в свое удовольствие провести?
— Разве такое общество,
как наше, можно называть обществом! — жалуется"сведущий
человек"из-под Красного Холма.
— Без сомнения, не ожидает, потому что рыба, которая раз в ухе побывала, в реку уж возвратиться не может. Следовательно, некому и сообщить прочим рыбам, к
каким последствиям их ведет знакомство с
человеком.
— Нельзя ее забыть. Еще дедушки наши об этой ухе твердили. Рыба-то, вишь,
как в воде играет — а отчего? — от того самого, что она ухи для себя не предвидит! А мы… До игры ли мне теперича, коли у меня целый караван на мели стоит? И
как это господь бог к твари — милосерд, а к
человеку — немилостив? Твари этакую легость дал, а
человеку в оном отказал? Неужто тварь больше заслужила?
Во-первых, думалось: вот
люди, которые жалуются, что им дохнуть не дают, а между тем смотрите
как разговаривают!
Довольно значительная группа сведущих
людей лично знала Анну Ивановну; другие же группы хотя и не знали именно этой Анны Ивановны, но знали Клеопатру Ивановну, Дарью Ивановну, Наталью Ивановну и проч., которые представляли собой
как бы бесчисленные оттиски одной и той же Анны Ивановны.
Говорила я в ту пору нашим старикам: надо-де этих умников своим судом судить — а меня не послушали:"ничего-де,
люди молодые, сами-де остепенятся,
как в совершенный разум взойдут".