Неточные совпадения
Тем не менее, благодаря необыкновенным приобретательным способностям матери,
семья наша начала быстро богатеть, так что
в ту минуту, когда я увидал свет, Затрапезные считались чуть не самыми богатыми помещиками
в нашей местности.
Во все стороны от нашей усадьбы было разбросано достаточное количество дворянских гнезд, и
в некоторых из них, отдельными подгнездками, ютилось по несколько помещичьих
семей.
В шести-семи комнатах такого четырехугольника, с колеблющимися полами и нештукатуренными стенами, ютилась дворянская
семья, иногда очень многочисленная, с целым штатом дворовых людей, преимущественно девок, и с наезжавшими от времени до времени гостями.
В нижнем этаже, каменном, помещались мастерские, кладовые и некоторые дворовые
семьи; остальные два этажа занимала господская
семья и комнатная прислуга, которой было множество.
Дети
в нашей
семье (впрочем, тут я разумею, по преимуществу, матушку, которая давала тон всему семейству) разделялись на две категории: на любимых и постылых, и так как высшее счастие жизни полагалось
в еде, то и преимущества любимых над постылыми проявлялись главным образом за обедом.
Ни
в характерах, ни
в воспитании, ни
в привычках супругов не было ничего общего, и так как матушка была из Москвы привезена
в деревню,
в совершенно чуждую ей
семью, то
в первое время после женитьбы положение ее было до крайности беспомощное и приниженное.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих
в Москву или из одного имения
в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется,
в целом доме не было. Раза два-три
в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей
семьей в лес по грибы или
в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Бьет
семь часов. Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили на чайный стол давешний персик и немножко малины на блюдечке.
В столовой кипит самовар; начинается чаепитие тем же порядком, как и утром, с тою разницей, что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо ли учились дети.
Дети
в нашей
семье разделялись на три группы.
Повторяю: так долгое время думал я, вслед за общепризнанным мнением о привилегиях детского возраста. Но чем больше я углублялся
в детский вопрос, чем чаще припоминалось мне мое личное прошлое и прошлое моей
семьи, тем больше раскрывалась передо мною фальшь моих воззрений.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не решалась, так как обычай этот существовал повсеместно, но сделала
в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось
в том, что некоторые дворовые
семьи держали на барском корму по две и по три коровы и по нескольку овец, и она сразу сократила число первых до одной, а число последних до пары, а лишних, без дальних разговоров, взяла на господский скотный двор.
Как бы то ни было, но с этих пор матушкой овладела та страсть к скопидомству, которая не покинула ее даже впоследствии, когда наша
семья могла считать себя уже вполне обеспеченною. Благодаря этой страсти, все куски были на счету, все лишние рты сделались ненавистными.
В особенности возненавидела она тетенек-сестриц, видя
в них нечто вроде хронической язвы, подтачивавшей благосостояние
семьи.
Участь тетенек-сестриц была решена. Условлено было, что сейчас после Покрова, когда по первым умолотам уже можно будет судить об общем урожае озимого и ярового,
семья переедет
в Заболотье. Часть дворовых переведут туда же, а часть разместится
в Малиновце по флигелям, и затем господский дом заколотят.
Правда, что дорога тут шла твердым грунтом (за исключением двух-трех небольших болотцев с проложенными по ним изуродованными гатями), но
в старину помещики берегли лошадей и ездили медленно, не больше
семи верст
в час, так что на переезд предстояло не менее полутора часа.
Любил щеголять и мучился тем, что неоднократно пытался попасть
в общую помещичью
семью, но каждый раз, даже у мелкопоместных, встречал суровый отпор.
Летом
в нем жить еще можно было, но зиму, которую мы однажды провели
в Заболотье (см. гл. VII), пришлось очень жутко от холода, так что под конец мы вынуждены были переселиться
в контору и там,
в двух комнатах, всей
семьей теснились
в продолжение двух месяцев.
В околотке существовало
семь таких торговых пунктов, по числу дней
в неделе, и торговцы ежедневно переезжали из одного
в другое. Торговали преимущественно холстами и кожами, но
в лавках можно было найти всякий крестьянский товар.
В особенности же бойко шел трактирный торг, так что, например,
в Заболотье существовало не меньше десяти трактиров.
Разговор шел деловой: о торгах, о подрядах, о ценах на товары. Некоторые из крестьян поставляли
в казну полотна, кожи, солдатское сукно и проч. и рассказывали, на какие нужно подниматься фортели, чтоб подряд исправно сошел с рук. Время проходило довольно оживленно, только душно
в комнате было, потому что вся
семья хозяйская считала долгом присутствовать при приеме. Даже на улице скоплялась перед окнами значительная толпа любопытных.
Входил гость, за ним прибывал другой, и никогда не случалось, чтобы кому-нибудь чего-нибудь недостало. Всего было вдоволь: индейка так индейка, гусь так гусь. Кушайте на здоровье, а ежели мало, так и цыпленочка можно велеть зажарить.
В четверть часа готов будет. Не то что
в Малиновце, где один гусиный полоток на всю
семью мелкими кусочками изрежут, да еще норовят, как бы и на другой день осталось.
Кроме описанных выше четырех теток, у меня было еще пять, которые жили
в дальних губерниях и с которыми наша
семья не поддерживала почти никаких сношений. С сыном одной из них, Поликсены Порфирьевны, выданной замуж
в Оренбургскую губернию за башкирца Половникова, я познакомился довольно оригинальным образом.
Однажды, — это было
в конце октября, глубокою осенью, —
семья наша сидела за вечерним чаем, как из девичьей опрометью прибежала девушка и доложила матушке...
Это был худой, совершенно лысый и недужный старик, который ходил сгорбившись и упираясь руками
в колени; но за всем тем он продолжал единолично распоряжаться
в доме и держал многочисленную
семью в большой дисциплине.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето
в деревню; но, проживши
в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться
в Москву, хотя
в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал
в нашей
семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал
в точности, сколько хранится у него капитала
в ломбарде.
Поэтому члены
семьи раболепно прислуживались и смотрели ему
в глаза, стороной выпытывая, много ли у него денег, и с нетерпением выжидая минуту, когда он наконец решится написать завещание.
Но все они смотрели врозь, так что здесь повторялось то же явление, что и
в отцовской
семье.
Вообще
в своей
семье он был, как говорится, не ко двору, и даже эпитет «простоватый», которым охотно награждали дядю, быть может, означал не столько умственную бедность, сколько отсутствие хищнических наклонностей.
Хранил он это
в величайшей тайне (впрочем, дядя Григорий, конечно, не имел на этот счет ни малейших сомнений), и все, казалось, было устроено так, чтобы дядина
семья была обеспечена.
Желала ли она заслужить расположение Григория Павлыча (он один из всей
семьи присутствовал на похоронах и вел себя так «благородно», что ни одним словом не упомянул об имуществе покойного) или
в самом деле не знала, к кому обратиться; как бы то ни было, но, схоронивши сожителя, она пришла к «братцу» посоветоваться.
В нашей
семье известие о том, как Григорий Павлыч «объегорил» Анютку, произвело настоящий фурор.
— У нас
в вотчине мужичок этой болезнью страдал, так всю
семью по миру пустил.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло быть и речи. На зов являлись не только главы
семей, но и подростки, и
в назначенный день, около шести часов, у подъезда дома дедушки уже стояла порядочная вереница экипажей.
Тетенька Арина Павловна слывет
в своей
семье простофилей.
Это были особнячки, из которых редкий заключал
в себе более семи-восьми комнат.
В этом крохотном помещении,
в спертой, насыщенной миазмами атмосфере (о вентиляции не было и помина, и воздух освежался только во время топки печей), ютилась дворянская
семья, часто довольно многочисленная.
Начинаются визиты.
В начале первой зимы у
семьи нашей знакомств было мало, так что если б не три-четыре семейства из своих же соседей по именью, тоже переезжавших на зиму
в Москву «повеселиться», то, пожалуй, и ездить было бы некуда; но впоследствии, с помощью дяди, круг знакомств значительно разросся, и визитация приняла обширные размеры.
Воскресные и праздничные дни тоже вносили некоторое разнообразие
в жизнь нашей
семьи.
В эти дни матушка с сестрой выезжали к обедне, а накануне больших праздников и ко всенощной, и непременно
в одну из модных московских церквей.
Сестрица Надина была старшею
в нашей
семье.
К
семи часам вычистили зал и гостиную, стерли с мебели пыль, на стенах зажгли бра с восковыми свечами;
в гостиной на столе перед диваном поставили жирандоль и во всех комнатах накурили монашками.
Дядя смотрит на матушку
в упор таким загадочным взором, что ей кажется, что вот-вот он с нее снимет последнюю рубашку.
В уме ее мелькает предсказание отца, что Гришка не только стариков капитал слопает, но всю
семью разорит. Припомнивши эту угрозу, она опускает глаза и старается не смотреть на дядю.
Что если одного ее слова достаточно, чтобы «распорядиться» с такими безответными личностями, как Степка-балбес или Сонька-калмычка, то
в той же
семье могут совсем неожиданно проявиться другие личности, которые, пожалуй, дадут и отпор.
Что касается до нашей
семьи, то у отца, кроме рассеянных
в дальних губерниях мелких клочков, душ по двадцати, считалось
в Малиновце триста душ крестьян, которые и отбывали господскую барщину.
Собственно говоря, Аннушка была не наша, а принадлежала одной из тетенек-сестриц. Но так как последние большую часть года жили
в Малиновце и она всегда их сопровождала, то
в нашей
семье все смотрели на нее как на «свою».
— Есть такой Божий человек. Размочит поутру
в воде просвирку, скушает — и сыт на весь день. А на первой да на Страстной неделе Великого поста и во все
семь дней один раз покушает. Принесут ему
в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует и отдаст нищему. Вот, говорит, я и разговелся!
Вся наша
семья в эту неделю говела; дети не учились, прислуга пользовалась относительною свободою.
На этом и кончились матримониальные поползновения Конона. Но
семья наша не успела еще собраться
в Москву, как
в девичьей случилось происшествие, которое всех заставило смотреть на «олуха» совсем другими глазами. Катюшка оказалась с прибылью, и когда об этом произведено было исследование, то выяснилось, что соучастником
в Катюшкином прегрешении был… Конон!
— Ничего, привык. Я, тетенька, знаешь ли, что надумал. Ежели Бог меня помилует, уйду, по просухе,
в пустынь на Сульбу [Сольбинская пустынь, если не ошибаюсь, находится
в Кашинском уезде, Тверской губернии.
Семья наша уезжала туда на богомолье, но так как я был
в то время очень мал, то никаких определенных воспоминаний об этом факте не сохранил.] да там и останусь.
В некоторых помещичьих
семьях (даже не из самых бедных) и чай пили только по большим праздникам, а о виноградном вине совсем было не слышно.
И вот когда они случайно скоплялись
в руках, то для
семьи устраивалось что-нибудь прочное.
С наступлением вечера помещичья
семья скучивалась
в комнате потеплее; ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к свету, вели немудреные разговоры, рукодельничали, ужинали и расходились не поздно.
Каждые три года он ездил
в веселой компании
в губернский город, наблюдая, чтоб было налицо требуемое законом число голосов (кажется, не меньше
семи;
в противном случае уезд объявлялся несамостоятельным и присоединялся к соседнему уезду), и члены компании, поделив между собою должностные места, возвращались домой княжить и володеть.