Неточные совпадения
Отсюда, новый девиз: humanum est mentire [человеку свойственно лгать (лат.)], которому предназначено заменить вышедшую из употребления римскую пословицу, и с помощью которой мы обязываемся на будущее время совершать наш жизненный обиход. Весь
вопрос заключается лишь в
том, скоро ли нас уличат? Ежели не скоро — значит, мы устроились до известной степени прочно; ежели скоро — значит, надо лгать и устраиваться сызнова.
Иногда мне представляется
вопрос: поддастся ли наше общество наплыву этого низкопробного озлобления, которое до остервенения набрасывается на все, выходящее за пределы хлевной атмосферы, или же оно будет только наружно окачено им, внутренно же останется верным
тем инстинктам порядочности, которая до сих пор, от времени до времени, прорывалась в нем?
Следовательно, если этот
вопрос ныне выдвигается вперед,
то он выдвигается принципиально.
Было время, когда меня ужасно волновал
вопрос, какие исправники благороднее:
те ли, которые служат по выборам дворянства, или
те, которые определяются от короны. Иногда казалось, что выборные исправники благороднее, иногда — что благороднее исправники коронные. Ах, тетенька! какое это странное время было! и какие изумительные
вопросы волновали тогда умы! Однако ж, взвесив все доводы pro и contra, я кончил
тем, что сходил в баню и порешил: забыть об этом
вопросе навсегда. И забыл.
И еще более разумеется, что ежели мы люди добросовестные,
то, не особенно долго думая, ответим на этот
вопрос так: живы-то мы живы, но в силу чего — не знаем и назвать благополучием
то, что вокруг нас происходит, — не можем.
Да ведь это и естественно. Люди ходят в трактиры для
того, чтоб пить, есть и по душе разговоры вести, а совсем не для
того, чтобы доставлять кандидатам в сведущие люди"отголоски трактирных мнений"по интересующим их
вопросам.
А таких семей, которые ябеда превратила в звериные берлоги, нынче развелось очень довольно. Улица, с неслыханною доселе наглостью, врывается в самые неприступные твердыни и, к удивлению, не встречает дружного отпора, как в бывалое время, а только производит раскол. Так что весь
вопрос теперь в
том, на чьей стороне останется окончательная победа: на стороне ли ябеды, которая вознамерилась весь мир обратить в пустыню, или на стороне остатков совести и стыда?
Нужен ли этот процесс: откуда и каким образом он народился — это
вопрос, на который я мог бы ответить вам довольно обстоятельно, но который, однако ж, предпочитаю покуда оставить в стороне. Для меня достаточно и
того, что факт существует, факт, который, рано или поздно, должен принести плод. Только спрашивается: какой плод?
Все это проходит передо мною как во сне. И при этом прежде всего, разумеется, представляется
вопрос: должен ли я был просить прощения? — Несомненно, милая тетенька, что должен был. Когда весь жизненный строй основан на испрошении прощения,
то каким же образом бессильная и изолированная единица (особливо несовершеннолетняя) может ускользнуть от действия общего закона? Ведь ежели не просить прощения, так и не простят. Скажут: нераскаянный! — и дело с концом.
Весь этот процесс чисто стихийный, и ежели кто вздумает меня подсидеть
вопросом: а зачем же ты к окну подходил, и не было ли в
том поступке предвзятого намерения? —
тому я отвечу: к окну я подошел, потому что это законами не воспрещается, а что касается до
того, что это был с моей стороны «поступок» и якобы даже нечуждый «намерения»,
то уверяю по совести, что я давным-давно и слова-то сии позабыл.
Но ежели мне даже и в такой форме
вопрос предложат: а почему из слов твоих выходит как бы сопоставление? почему"кажется", что все мы и доднесь словно в карцере пребываем? —
то я на это отвечу: не знаю, должно быть, как-нибудь сам собой такой силлогизм вышел. А дабы не было в
том никакого сомнения,
то я готов ко всему написанному добавить еще следующее:"а что по зачеркнутому, сверх строк написано: не кажется —
тому верить". Надеюсь, что этой припиской я совсем себя обелил!
Насущных
вопросов, право, больше чем достаточно, и ежели хотя часть их подвергнуть рассмотрению — разумеется, в пределах благоразумия, —
то и в таком случае дело уврачевания значительно подвинется вперед.
Нередко я спрашиваю себя: примет ли от меня руку помощи утопающий действительный тайный советник и кавалер? — и, право, затрудняюсь дать ясный ответ на этот
вопрос. Думается, что примет, ежели он уверен, что никто этого не видит; но если знает, что кто-нибудь видит,
то, кажется, предпочтет утонуть. И это нимало меня не огорчает, потому что я во всяком человеке прежде всего привык уважать инстинкт самосохранения.
По-видимому, тактика Ноздрева заключается в следующем. По всякому
вопросу непременно писать передовую статью, но не затем, чтобы выяснить самую сущность
вопроса, а единственно ради
того, чтобы высказать по поводу его"русскую точку зрения". Разумеется, выищутся люди, которые тронутся таким отношением к делу и назовут его недостаточным, — тогда подстеречь удобный момент и закричать: караул! измена!
На месте творчества в литературе водворилась улица с целой массой
вопросов, которые так и рвутся наружу, которых, собственно говоря, и скрыть-то никак невозможно, но которые
тем не менее остаются для литературы заповедною областью.
Я понимаю, что все это законно и неизбежно, что улица имеет право на существование и что дальнейшие ее метаморфозы представляют только
вопрос времени. Сверх
того, я знаю, что понять известное явление значит оправдать его.
Задека между
тем объяснил присутствующим, что он, действительно, может отвечать на все
вопросы, но преимущественно по питейной части.
Однако ж на этот раз"сведущий человек"оказался скромным. Это был
тот самый Иван Непомнящий, которого — помните? — несколько месяцев
тому назад нашли в сенном стогу, осмотрели и пустили на все четыре стороны, сказав: иди и отвечай на
вопросы! Натурально, он еще не утратил первобытной робости и потому не мог так всесторонне лгать, как его собрат, Мартын Задека.
И действительно, когда дьякона приступили к нему с
вопросом, скоро ли будет конец внутренней политике,
то он твердо ответил, что политика до сведущих людей не относится.
— Нет, я могу отвечать и на некоторые другие
вопросы, не очень, впрочем, трудные; но собственно"сведущим человеком"я числюсь по
вопросу о болезнях. С юных лет я был одержим всевозможными недугами, и наследственными, и благоприобретенными, а так как в ближайшем будущем должен быть рассмотрен
вопрос о преобразовании Калинкинской больницы,
то я и жду своей очереди.
Он — по этому
вопросу, другой — по другому, третий — по третьему. А
то, сказывают, прибыл из губернии еще"сведущий человек", который раз десять был изувечен при переездах по железным дорогам, — так
тот по железнодорожному
вопросу будет пользу приносить…
Конечно, рядом с"свободой"он ставит слова:"искоренить","истребить"и"упразднить", но так как эти выражения разбросаны по странице в величайшем беспорядке,
то, в уме блюдущего, естественно, возникает
вопрос: нет ли тут подвоха?
Стало быть, весь
вопрос заключается в
том: следует ли признать исчисленные выше явления нормальными, имеющими что-нибудь общее с"принципом нравственности", или, напротив, правильнее отнестись к ним, как к безнравственным и возмущающим честное человеческое сердце?
Первую половину
вопроса статский советник признал правильною и, дабы удовлетворить потерпевшую сторону, обратился к уряднику, сказав: это все ты, каналья, сплетни разводишь! Но относительно проторей и убытков вымолвил кратко: будьте и
тем счастливы, чего бог простил! Затем, запечатлев урядника, проследовал в ближайшее село, для исследования по доносу тамошнего батюшки, будто местный сельский учитель превратно толкует события, говоря: сейте горохи, сажайте капусту, а о прочем не думайте!
—
Вопрос о
том, что лучше и целесообразнее, скромное ли оцепенение или блудливая повадливость…
— Дай срок, все в своем месте объясню. Так вот, говорю:
вопрос, которая манера лучше, выдвинулся не со вчерашнего дня. Всегда были теоретики и практики, и всегда шел между ними спор, как пристойнее жизнь прожить: ничего не совершив, но в
то же время удержав за собой право сказать: по крайней мере, я навозной жижи не хлебнул! или же, погрузившись по уши в золото, в виде награды сознавать, что вот, мол, и я свою капельку в сосуд преуспеянья пролил…
— Охотно забуду, — возразил я, — но ведь если мы подобные личности в стороне оставим,
то вопрос-то, пожалуй, совсем иначе поставить придется. Если речь идет только о практиках убежденных,
то они не претендуют ни на подачки в настоящем, ни на чествования в будущем. Они заранее обрекают свои имена на забвение и, считая себя простыми иксами и игреками, освобождают себя от всяких забот относительно"замаранности"или"незамаранности". По-моему, это своего рода самоотвержение.
— Это, любезный друг, уж сама жизнь оставила, а практика-то только
того добилась, что ненавистников пристроила, а сочувствователей всех поголовно перетравила.
Те практиканты, которые на своих плечах эти
вопросы вынесли, разве они не разбежались все?
Подумайте об этом, благо на дворе лето, а вместе с
тем наступает и пора отдохновения (для других лето — синоним страды, а для нас с вами — отдыха). Углубитесь в себя, сверитесь с мыслями, да и порешите раз навсегда с
вопросом о шалостях.