Неточные совпадения
Всегда я думал, что вся беда наша в том, что мы чересчур много шуму делаем. Чуть что — сейчас шапками закидать норовим, а не то так и кукиш в кармане покажем. Ну, разумеется, слушают-слушают нас, да и прихлопнут. Умей ждать, а не умеешь — нет тебе ничего! Так что, если б мы умели ждать, то, мне
кажется, давно бы
уж дождались.
Да,
кажется,
уж и начинаю додалбливаться.
Уж в Вержболове мне
показалось, точно я в рай попал.
И еще оказывается, что в лавках
уж с неделю как кислая капуста
показалась — стало быть, завтра к обеду можно будет кислые щи соорудить, а пожалуй, и пирог с свежей капустой затеять…
Кажется, на первый раз довольно, да ведь пора
уж и баиньки. Ехали-ехали трое суток, не останавливаясь, — авось заслужили!"Господа дворники! спать-то допускается?" — Помилуйте, вашескородие, сколько угодно! — Вот и прекрасно. В теплой комнате, да свежее сухое белье — вот она роскошь-то! Как лег в постель — сразу качать начало. Покачало-покачало — и вдруг словно; в воду канул.
Однако ж,
кажется, я увлекся в политико-экономическую сферу, которая в письмах к родственникам неуместна… Что делать! такова
уж слабость моя! Сколько раз я сам себе говорил: надо построже за собой смотреть! Ну, и смотришь, да проку как-то мало из этого самонаблюдения выходит. Стар я и болтлив становлюсь. Да и старинные предания в свежей памяти, так что хоть и знаешь, что нынче свободно, а все как будто не верится. Вот и стараешься болтовней след замести.
До того дошло, что даже от серьезных людей случается такие отзывы слышать: мерзавец, но на правильной стезе стоит. Удивляюсь, как может это быть, чтоб мерзавец стоял на правильной стезе. Мерзавец — на всякой стезе мерзавец, и в былое время едва ли кому-нибудь даже могло в голову прийти сочинить притчу о мерзавце, на доброй стезе стоящем. Но, повторяю: подавляющие обстоятельства в такой степени извратили все понятия, что никакие парадоксы и притчи
уже не
кажутся нам удивительными.
Покуда происходил этот опрос, я сидел и думал, за что они на меня нападают? Правда, я был либералом… ну, был! Да ведь я
уж прозрел — чего еще нужно?
Кажется, пора бы и прост… то бишь позабыть! И притом, надо ведь еще доказать, что я действительно… был? А что, ежели я совсем"не был"? Что, если все это только
казалось?Разве я в чем-нибудь замечен? разве я попался? уличен? Ах, господа, господа!
— Да как вам сказать, милая тетенька, вот
уж сколько лет сряду, как мне
кажется, будто я каждую минуту давлюсь…
"Ну, слава богу, теперь,
кажется, потише!" — вот возглас, который от времени до времени (но и то, впрочем, не слишком
уж часто) приходится слышать в течение последних десяти — пятнадцати лет. Единственный возглас, с которым измученные люди соединяют смутную надежду на успокоение. Прекрасно. Допустим, что с нас и таких перспектив довольно: допустим, что мы
уж и тогда должны почитать себя счастливыми, когда перед нами мелькает что-то вроде передышки… Но ведь все-таки это только передышка — где же самая жизнь?
Сенечка начал к каждому слову прибавлять слово-ерс, а это означало, что он
уж закипает. Право вести войну
казалось ему до такой степени неоспоримым, а определение неблагонадежности посредством неблагонадежности же до такой степени ясным, что в моих безобидных возражениях он
уже усматривал чуть не намеренное противодействие. И может быть, и действительно рассердился бы на меня, если б не вспомнил, что сегодня утром ему"удалось". Воспоминание это явилось как раз кстати, чтоб выручить меня.
Он бегом направился к двери, а через несколько секунд
уже был на улице. Не успел я хорошенько прийти в себя от этой неожиданности, как в дверях столовой
показалась голова дяди.
Дальше — больше, и наконец, когда в черепе бывшего друга, вследствие накопления мероприятий, образуется трещина, то он
уже просто-напросто, при упоминовении обо мне, выказывает изумление:"а? кто такой? это,
кажется, тот, который…
Я разом проглотил оба номера, и скажу вам: двойственное чувство овладело мной по прочтении. С одной стороны, в душе — музыка, с другой — как будто больше чем следует в ретираде замечтался. И, надо откровенно сознаться, последнее из этих чувств,
кажется, преобладает. По крайней мере, даже в эту минуту я все еще чувствую, что пахнет, между тем как музыки
уж давным-давно не слыхать.
Скажет она: то, что я говорила, с незапамятных времен и везде
уже составляет самое заурядное достояние человеческого сознания, и только"Помоям"может
казаться диковиною — сейчас ей в ответ: а! так ты вот еще как… нераскаянная!
Конечно, есть воры, которые до того привыкли воровать, что воровство
уже не представляется им позорным, и есть ханжи, которые до того привыкли колотить руками в пустые перси, что пустосвятство
кажется им действительною набожностью; но разве примеры подобных самообманов могут считаться обязательными?
Все другие сидели смирно, безмолвно, — Самгину
казалось уже, что и от соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она сидит все так же величественно.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я
уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что, как ваш нос?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то
уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет
уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и
уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький,
кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя
уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)
Кажется, эта комната несколько сыра?
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это
уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам
покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как
уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма».
Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер,
кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.