Неточные совпадения
Сверх того, издателем руководила и та мысль,
что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и
что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают
быть преждевременно уволенными от должности.
Но страннее всего,
что он
был незнаком даже со стихами Державина: Калигула! твой конь в сенате Не мог сиять, сияя в злате: Сияют добрые дела!
Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в
чем состоит, собственно, задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В
чем же? А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы
быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены,
что «стыд глаза не выест».
Но когда дошли до того,
что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем
было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.
Поняли,
что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям:
будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Солнышко-то и само по себе так стояло,
что должно
было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
Началось с того,
что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то
есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали:
было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать,
что из этого выйдет.
—
Что же! — возражали они, — нам глупый-то князь, пожалуй, еще лучше
будет! Сейчас мы ему коврижку в руки: жуй, а нас не замай!
— Я уж на
что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот
будет володеть вами!
— Ты нам такого ищи, чтоб немудрый
был! — говорили головотяпы новотору-вору. — На
что нам мудрого-то, ну его к ляду!
—
Что ты! с ума, никак, спятил! пойдет ли этот к нам? во сто раз глупее
были — и те не пошли! — напустились головотяпы на новотора-вора.
— И
будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до
чего дела нет!
— И тех из вас, которым ни до
чего дела нет, я
буду миловать; прочих же всех — казнить.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «
Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько,
что сладкую волю свою прогуляли;
были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля
есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
Одоевец пошел против бунтовщиков и тоже начал неослабно палить, но, должно
быть, палил зря, потому
что бунтовщики не только не смирялись, но увлекли за собой чернонёбых и губошлепов.
1) Клементий, Амадей Мануйлович. Вывезен из Италии Бироном, герцогом Курляндским, за искусную стряпню макарон; потом,
будучи внезапно произведен в надлежащий чин, прислан градоначальником. Прибыв в Глупов, не только не оставил занятия макаронами, но даже многих усильно к тому принуждал,
чем себя и воспрославил. За измену бит в 1734 году кнутом и, по вырвании ноздрей, сослан в Березов.
2) Ферапонтов, Фотий Петрович, бригадир. Бывый брадобрей оного же герцога Курляндского. Многократно делал походы против недоимщиков и столь
был охоч до зрелищ,
что никому без себя сечь не доверял. В 1738 году,
быв в лесу, растерзан собаками.
6) Баклан, Иван Матвеевич, бригадир.
Был роста трех аршин и трех вершков и кичился тем,
что происходит по прямой линии от Ивана Великого (известная в Москве колокольня). Переломлен пополам во время бури, свирепствовавшей в 1761 году.
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен
был впопыхах и имел в голове некоторое особливое устройство, за
что и прозван
был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней, как о том
будет повествуемо ниже.
14) Микаладзе, князь, Ксаверий Георгиевич, черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары. Имел обольстительную наружность и
был столь охоч до женского пола,
что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое. Оставил полезное по сему предмету руководство. Умер в 1814 году от истощения сил.
17) Иванов, статский советник, Никодим Осипович.
Был столь малого роста,
что не мог вмещать пространных законов. Умер в 1819 году от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ.
Вспомнили только
что выехавшего из города старого градоначальника и находили,
что хотя он тоже
был красавчик и умница, но
что, за всем тем, новому правителю уже по тому одному должно
быть отдано преимущество,
что он новый.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время
было такое,
что нельзя
было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому
что умы еще
были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись,
что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Скоро, однако ж, обыватели убедились,
что ликования и надежды их
были по малой мере преждевременны и преувеличенны.
— Так вот, сударь, как настоящие-то начальники принимали! — вздыхали глуповцы, — а этот
что! фыркнул какую-то нелепицу, да и
был таков!
Неслыханная деятельность вдруг закипела во всех концах города: частные пристава поскакали, квартальные поскакали, заседатели поскакали, будочники позабыли,
что значит путем
поесть, и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету.
А
что, если это так именно и надо?
что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его ради,
был именно такой, а не иной градоначальник?
И
что всего замечательнее, в эту достопамятную ночь никто из обывателей не только не
был разбужен криком «не потерплю!», но и сам градоначальник, по-видимому, прекратил на время критический анализ недоимочных реестров [Очевидный анахронизм.
Возник вопрос: какую надобность мог иметь градоначальник в Байбакове, который, кроме того
что пил без просыпа,
был еще и явный прелюбодей?
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем,
что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно:
что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до того осмелился,
что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты, если он каждый день не
будет выдавать ему на шкалик.
Он сшил себе новую пару платья и хвастался,
что на днях откроет в Глупове такой магазин,
что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера в 1762 году не
было.
Он не без основания утверждал,
что голова могла
быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и
что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
[Ныне доказано,
что тела всех вообще начальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать,
что в 1762 году наука
была в младенчестве.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать,
что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то
есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому
что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то,
что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы
была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали,
что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Публика начала даже склоняться в пользу того мнения,
что вся эта история
есть не
что иное, как выдумка праздных людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и это предвидел «Летописец»!
Смотритель подумал с минуту и отвечал,
что в истории многое покрыто мраком; но
что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на всю жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к часовых и органных дел мастеру Винтергальтеру,
что и
было ими выполнено в точности.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил,
что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове
был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало
быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Может
быть, тем бы и кончилось это странное происшествие,
что голова, пролежав некоторое время на дороге,
была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена на поле в виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического,
что сами глуповцы — и те стали в тупик. Но не
будем упреждать событий и посмотрим,
что делается в Глупове.
Волнение
было подавлено сразу; в этой недавно столь грозно гудевшей толпе водворилась такая тишина,
что можно
было расслышать, как жужжал комар, прилетевший из соседнего болота подивиться на «сие нелепое и смеха достойное глуповское смятение».
Голова у этого другого градоначальника
была совершенно новая и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным,
что большое родимое пятно, бывшее несколько дней тому назад на правой щеке градоначальника, теперь очутилось на левой.
Так, например, он говорит,
что на первом градоначальнике
была надета та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике
была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Все эти рассуждения положительно младенческие, и несомненным остается только то,
что оба градоначальника
были самозванцы.
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она
была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии же оказалась сестрою Марата [Марат в то время не
был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем,
что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем,
что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и,
напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.
Нет сомнения,
что участь этих оставшихся верными долгу чиновников
была бы весьма плачевна, если б не выручило их непредвиденное обстоятельство.
Права эти заключались в том,
что отец ее, Клемантинки, кавалер де Бурбон,
был некогда где-то градоначальником и за фальшивую игру в карты от должности той уволен.