— И колокол, и прочее все. Колокол-то у нас, сударыня, всего пятнадцать пудов весит, да и тот,
на грех, раскололся. Не звонит, а шумит как-то — даже предосудительно. Покойница Арина Петровна пообещались было новый соорудить, и ежели были бы они живы, то и мы, всеконечно, были бы теперь при колоколе.
Так, например, у папеньки Петра Иваныча, дряхлого семидесятилетнего старика, тоже «сударка» была и тоже оказалась вдруг с прибылью, и нужно было, по высшим соображениям, эту прибыль от старика утаить. А она, Арина Петровна, как
на грех, была в ту пору в ссоре с братцем Петром Петровичем, который тоже, ради каких-то политических соображений, беременность эту сослеживал и хотел старику глаза насчет «сударки» открыть.
Неточные совпадения
— Покуда — живи! — сказала она, — вот тебе угол в конторе, пить-есть будешь с моего стола, а
на прочее — не погневайся, голубчик! Разносолов у меня от роду не бывало, а для тебя и подавно заводить не стану. Вот братья ужо приедут: какое положение они промежду себя для тебя присоветуют — так я с тобой и поступлю. Сама
на душу
греха брать не хочу, как братья решат — так тому и быть!
Ведь грех-то, представьте, какой! подумайте только об этом, маменька,
на что человек посягнул!
на жизнь свою,
на дар отца небесного!
— То-то «кажется»! Нам всегда «кажется», а посмотришь да поглядишь — и тут кривйнько, и там гниленько… Вот так-то мы и об чужих состояниях понятия себе составляем: «кажется»! все «кажется»! А впрочем, хорошенькая у вас усадьбица; преудобно вас покойница маменька устроила, немало даже из собственных средств
на усадьбу употребила… Ну, да ведь сиротам не
грех и помочь!
Ах! великая вещь — жизнь труда! Но с нею сживаются только сильные люди да те, которых осудил
на нее какой-то проклятый прирожденный
грех. Только таких он не пугает. Первых потому, что, сознавая смысл и ресурсы труда, они умеют отыскивать в нем наслаждение; вторых — потому, что для них труд есть прежде всего прирожденное обязательство, а потом и привычка.
— Хоть и
грех, по молитве, бранить, но как человек не могу не попенять: сколько раз я просил не тревожить меня, когда я
на молитве стою! — сказал он приличествующим молитвенному настроению голосом, позволив себе, однако, покачать головой в знак христианской укоризны, — ну что еще такое у вас там?
— Я так рассуждаю, что ум дан человеку не для того, чтоб испытывать неизвестное, а для того, чтоб воздерживаться от
грехов. Вот ежели я, например, чувствую плотскую немощь или смущение и призываю
на помощь ум: укажи, мол, пути, как мне ту немощь побороть — вот тогда я поступаю правильно! Потому что в этих случаях ум действительно пользу оказать может.
— Чтоб ему хорошо там было! не как-нибудь, а настоящим бы манером! Да билетец, билетец-то выправь. Не забудь! По билету мы его после везде отыщем! А
на расходы я тебе две двадцатипятирублевеньких отпущу. Знаю ведь я, все знаю! И там сунуть придется, и в другом месте барашка в бумажке подарить… Ахти,
грехи наши,
грехи! Все мы люди, все человеки, все сладенького да хорошенького хотим! Вот и Володька наш! Кажется, велик ли, и всего с ноготок, а поди-ка, сколько уж денег стоит!
— Мне что Горюшкино! Мне, пожалуй, и ничего не надо! Было бы
на свечку да
на маслице — вот я и доволен! А вообще, по справедливости… Да, маменька, и рад бы смолчать, а не сказать не могу: большой
грех на вашей душе лежит, очень, очень большой!
— Тебе вот «кажется», а поразмысли да посуди — ан, может, и не так
на поверку выйдет. Теперь, как ты за ржицей ко мне пришел,
грех сказать! очень ты ко мне почтителен и ласков; а в позапрошлом году, помнишь, когда жнеи мне понадобились, а я к вам, к мужичкам,
на поклон пришел? помогите, мол, братцы, вызвольте! вы что
на мою просьбу ответили? Самим, говорят, жать надо! Нынче, говорят, не прежнее время, чтоб
на господ работать, нынче — воля! Воля, а ржицы нет!
— А кто сплошал, и надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его
на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
Но как огорчился он, когда увидел, что надобно быть, по крайней мере, землетрясению, чтоб не прийти здоровому чиновнику на службу, а землетрясений, как
на грех, в Петербурге не бывает; наводнение, конечно, могло бы тоже служить преградой, но и то редко бывает.
Неточные совпадения
Гляжу
на звезды частые // Да каюсь во
грехах.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! //
На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин
грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Потупился, задумался, // В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать
на Бога
грех, // Несу мой крест с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «Начинай!»
Толпа вскочила
на ноги, // Пронесся вздох, послышалось: // «Так вот он,
грех крестьянина!
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани —
на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой
грех — недоглядел!..»