Неточные совпадения
Во-вторых, как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые люди, которые не могут или не хотят
понять, что они болтают совершенно одно и то же.
Я не
понимаю, в чем состоит сущность его, не могу себе объяснить, зачем тут привлечен либерализм?
Я знаю, что многие удивятся, услышав, что к ним применяют эпитет «обуздывателей», но удивятся единственно потому, что слишком уж буквально
понимают слово «обуздание».
Стоит только припомнить сказки о «почве» со всею свитою условных форм общежития, союзов и проч., чтобы
понять, что вся наша бедная жизнь замкнута тут, в бесчисленных и перепутанных разветвлениях принципа обуздания, из которых мы тщетно усиливаемся выбраться то с помощью устного и гласного судопроизводства, то с помощью переложения земских повинностей из натуральных в денежные…
Это до такой степени вздор, что даже мы, современные практики и дельцы, отмаливающиеся от общих вопросов, как от проказы, — даже мы, сами того не
понимая, действуем не иначе, как во имя тех общечеловеческих определений, которые продолжают теплиться в нас, несмотря на компактный слой наносного практического хлама, стремящегося заглушить их!
Он самый процесс собственного существования выносил только потому, что не
понимал ни причин, ни последствий своих и чужих поступков.
И вдруг для него наступает момент какой-то загадочной ликвидации, в которой он ровно ничего не
понимает.
Он не
понимает, что причину поразившей его смуты составляет особенная, не имеющая ничего общего с жизнью теория, которую сочинители ее, нимало не скрываясь, называют моралью «пур ле жанс» и которую он, простец, принял за нечто вполне серьезное.
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты не
понимаешь, что лошадь твоя тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не
понимать?
— Известно,
понимаем. Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу и говорю: «А тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «Ну, а нас, говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
А мужик, то есть первый производитель товара, — он ничего перед собой не видит, никакой политико-экономической игры в спрос и предложение не
понимает, барышей не получает, и потому может сказать только: «наплевать» — и ничего больше.
Детский, неосмысленный лепет, полусонное бормотание, в котором не за что ухватиться и нечего
понимать, — вот что прежде всего поражает ваш слух.
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только немец сначала будто не
понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
Вот и говорит он ей: «Ты бы, Аннушка…»
понимаете?
— Я
понимаю: вам кажется странным, что такой, можно сказать, юнец, как я, несет столь непосильное бремя, как бремя, сопряженное с званием исправника.
Двугривенный прояснил его мысли и вызвал в нем те лучшие инстинкты, которые склоняют человека
понимать, что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов, на которые еще бог весть каким оком взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь и он во всякое время готов сделаться другом дома).
Так именно и поступили молодые преемники Держиморды. Некоторое время они упорствовали, но, повсюду встречаясь с невозмутимым «посмотри на бога!», —
поняли, что им ничего другого не остается, как отступить. Впрочем, они отступили в порядке. Отступили не ради двугривенного, но гордые сознанием, что независимо от двугривенного нашли в себе силу простить обывателей. И чтобы маскировать неудачу предпринятого ими похода, сами поспешили сделать из этого похода юмористическую эпопею.
— Да, я еду из З., где, по «достоверным сведениям», засело целое гнездо неблагонамеренных, и намерен пробыть до сегодняшнего вечернего парохода в Л., где, по тем же «достоверным сведениям», засело другое целое гнездо неблагонамеренных. Вы
понимаете, два гнезда на расстоянии каких-нибудь тридцати — сорока верст!
Поэтому, ежели вы там произнесете слова вроде «ассоциация, ирригация, аберрация» — все равно: половые и погибшие создания все-таки
поймут, что вы распространяете революцию.
— Что же тут… ах, да!
понимаю! «Остальное складывают в общую массу»… стало быть, и ленивый, и ретивый… да! это так! ведь это почти что «droit au travail». [право на труд (франц.)]
— Все-таки не мешает хоть
понимать, в чем заключается вред.
— Гм… значит, и я уж сделался в ваших глазах подозрительным… Скоренько! Нет, коли так, то рассказывайте.
Поймите, что ведь до сих пор вы ничего еще не сказали, кроме того, что дождь — от облаков.
— Гм!.. да! возвратимся прежде к вашему случаю. Из рассказа вашего я
понял, что вы не совсем осторожно слушали у дверей, и господину Парначеву это не понравилось. В чем же тут, собственно, злоумышление?
— А так мы их
понимаем, как есть они по всей здешней округе самый вредный господин-с. Теперича, ежели взять их да еще господина Анпетова, так это именно можно сказать: два сапога — пара-с!
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя
понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
Живя несколько лет безвыездно в деревне, я так от нынешних порядков отстала, что, признаюсь, не совсем даже
поняла, какая такая это должность, в которой все обвинять нужно.
Зная твое доброе сердце, я очень
понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
"Да
поймите же вы меня, говорит: ведь я доподлинно знаю, что ничего этого нет, а между тем вот сижу с вами и четки перебираю!"Так это нас с сестрицей офраппировало, что мы сейчас же за отцом Федором гонца послали.
Вы
понимаете, однако, что это только казовая, так сказать, официальная цель общества, и несомненно, что у него должны быть другие, более опасные цели, которые оно, разумеется, сочло нужным скрыть.
Не знаю, как я дошел до своей квартиры. Нервы мои были так возбуждены, что я буквально целые полчаса рыдал. О, если б все подчиненные умели
понимать и ценить сердца своих начальников!
Я сам человек современный и кой-что
понимаю в ваших так называемых «предвкушениях»!
Я, по крайней мере, сильно склоняюсь в пользу этого предположения, хотя, увы! и
понимаю, что мое личное убеждение и бессильно ввиду предписаний закона!
Если бы он был дворянином, то, как образованный, без труда
понял бы, что все сие неизбежно и при слабости нашей даже не без пользы.
Я не
понял, как много скрывается здесь для меня рокового, и, вместо того чтобы обуздать свое усердие, еще больше усилил его.
Я ничего не
понял. Я стоял против него, затаив дыхание, и ждал.
Я думал, что вы сами наконец
поймете все неприличие вашей настойчивости, но, к сожалению, даже эта скромная надежда моя не оправдалась.
Убедившись в этом, генерал, без сомнения, сам
поймет, чего он лишился, пренебрегши моими заслугами, и тогда мне останется только дать знать стороной, что и мое сердце не недоступно для раскаяния.
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику
понял!
Конечно, я
понимал, что и против такого капитального соображения не невозможны возражения, но с другой стороны, что может произойти, если вдруг Осипу Иванычу в моем скромно выраженном мнении вздумается заподозрить или «превратное толкование», или наклонность к «распространению вредных идей»!
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят
понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
Лукьяныч вдруг, в одну минуту,
понял.
Но
понимает ли он сам, что он «поборник»?
В этом роде мы еще с четверть часа поговорили, и все настоящего разговора у нас не было. Ничего не
поймешь. Хороша ли цена Дерунова? — "знамо хороша, коли сам дает". Выстоят ли крестьяне, если им землю продать? — "знамо, выстоят, а може, и не придется выстоять, коли-ежели…"
— Я кончать хочу!
Понимаешь, хочу кончать!
Когда я покупаю и продавец, по осмотре предмета покупки, начинает уверять меня, что все виденное мною ничто в сравнении с тем, что я, с божьею помощью, впереди увижу, то я не только не вступаю с ним в спор, не только не уличаю его во лжи, но, напротив того, начинаю восклицать:"Да помилуйте! да неужели же я не
понимаю!"и т. д.
И теперь, как всегда, я остаюсь при своем славянском гостеприимстве и ничего другого не
понимаю, кроме разговора по душе… со всяким встречным, не исключая даже человека, который вот-вот сейчас начнет меня «облапошивать».
Лукьяныч не только не хотел
понимать, но даже просто-напросто не
понимал, чтоб можно было какое-нибудь дело сделать, не проведя его сквозь все мытарства запрашиваний, оговорок, обмолвок и всей бесконечной свиты мелких подвохов, которыми сопровождается всякая так называемая полюбовная сделка, совершаемая в мире столпов и основ.
— Да ты
пойми же, Лукьяныч, вот завтра Бородавкин приедет: неужто ж и в самом деле ты будешь его пуншем спаивать?