Неточные совпадения
Во-вторых, как это ни парадоксально
на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти
люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые
люди, которые не могут или не хотят понять, что они болтают совершенно одно и то же.
Миросозерцание громадного большинства
людей всё сплошь зиждется
на принципе «обуздания».
Сообразите только, возможное ли это дело! чтобы вопрос глубоко человеческий, вопрос, затрогивающий основные отношения
человека к жизни и ее явлениям, мог хотя
на одну минуту оставаться для
человека безынтересным, а тем более мог бы помешать ему устроиваться
на практике возможно выгодным для себя образом, — и вы сами, наверное, скажете, что это вздор!
В обществе эти
люди носят название «дельцов», потому что они не прочь от компромиссов, и «добрых малых», потому что они всегда готовы
на всякое двоедушие.
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно было бы существовать, если б не имелось в виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть
на все эти ужасы глазами пьяного
человека, который готов и море переплыть, и с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из этого может произойти.
Если
человек беззащитен, если у него нет средств бороться ни за, ни против немощной плоти, то ему остается только безусловно отдаться
на волю гнетущей необходимости, в какой бы форме она ни представлялась.
Как истинно развитой
человек, он гуляет и тут, и там, никогда не налагая
на себя никаких уз, но в то же время отнюдь не воспрещая, чтобы другие считали для себя наложение уз полезным.
— Душа-человек. Как есть русский. И не скажешь, что немец. И вино пьет, и сморкается по-нашему; в церковь только не ходит. А
на работе — дошлый-предошлый! все сам! И хозяйка у него — все сама!
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий
человек! вероятный! Он тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай
на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь —
на теплых водах живи! Болотце-то вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу и цены по нашему месту нет!
Маленькие деревянные домики вразброс лепятся по береговой покатости, давая
на ночь убежище
людям, трудно сколачивающим, в течение дня, медные гроши
на базарных столах и рундуках и в душных камерах присутственных мест.
По-видимому, знакомство началось не далее как вчера вечером, но в речах обоих собеседников уже царствовала та интимность, которою вообще отличаются излияния
людей, вполне чистых сердцем и не имеющих
на душе ничего заветного.
Я опять пересаживаюсь
на другое порожнее место, против двоих молодых
людей, которые оказываются приказчиками.
Все эти удобства обязаны своим существованием местному трактирщику,
человеку предприимчивому и ловкому, которого старожилы здешние еще помнят, как он мальчиком бегал
на босу ногу по улицам, и который вдруг как-то совсем неожиданно из простого полового сделался «хозяином».
Вместе со мной сошел в Л. молодой
человек, которого я заметил еще
на пароходе.
Миллион
людей, которые сами
на себя без смеха смотреть не могут, — разве это не интересно?
Двугривенный прояснил его мысли и вызвал в нем те лучшие инстинкты, которые склоняют
человека понимать, что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов,
на которые еще бог весть каким оком взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь и он во всякое время готов сделаться другом дома).
Напрасно старались явившиеся
на смену Держимордам безукоризненные молодые
люди уверять и доказывать, что бюрократия не праздное слово, — никто не поверил им.
Он не остановит своего внимания
на пустяках, не пожалуется, например,
на то, что такой-то тогда-то говорил, что
человек происходит от обезьяны, или что такой-то, будучи в пьяном виде, выразился: хорошо бы, мол, Верхоянск вольным городом сделать и порто-франко в нем учредить.
— Да-с; вот вы теперь, предположим, в трактире чай пьете, а против вас за одним столом другой господин чай пьет. Ну, вы и смотрите
на него, и разговариваете с ним просто, как с
человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
Бывают
люди, которые накидывают
на себя бойкость именно для того, чтоб маскировать известную неловкость положения, но в Колотове, по-видимому, даже не было ни малейшего сознания какой-либо неловкости.
На оклик Терпибедова вошел
человек, составлявший совершенную противоположность с запрещенным попом.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания
человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит,
на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— А вы полагаете, что взять
человека на замечание — это ничего?
Прокурор — это излюбленный
человек закона, это око его, это преданнейший и, так сказать, всегда стоящий
на страже исполнитель его велений!
P. S. А что ты об адвокате Ерофееве пишешь, то мне даже очень прискорбно, что ты так
на сем настаиваешь. Неужто же ты завидуешь сему врагу религии, который по меняльным рядам ходит и от изуродованных
людей поживы ищет! Прошу тебя, друг мой, оставь сию мысль!"
Но какие это
люди, милая маменька! сколько бы они могли принести пользы отечеству, если б не заблуждались! Какие величественные замыслы! Какие грандиозные задачи!
Люди, которые, по всей справедливости, могли бы претендовать
на титул благодетелей человечества, — эти
люди не имеют теперь впереди ничего, кроме справедливой кары закона! И они подвергнутся ей, этой каре (в этом я могу служить вам порукою)… подвергнутся, потому что заблуждались!
Это
человек невысокого роста, плотный, даже коренастый,
на первый взгляд угрюмый, но с необыкновенно кроткими глазами.
Но когда я, со слезами
на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы лучше, ежели дело его будет в руках
человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия
человека я вью веревки!
Вот почему я, как друг, прошу и, как мать, внушаю: берегись этих
людей! От них всякое покровительство
на нас нисходит, а между прочим, и напасть. Ежели же ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить и совета его спросить, как в этом случае поступить прикажет. Эти
люди всегда таковые поступки помнят и ценят.
И все эти
люди, которые завтра же с полною готовностью проделают всё то, что я проделал вчера, без всякого стыда говорят вам о каких-то основах и краеугольных камнях, посягательство
на которые равносильно посягательству
на безопасность целого общества!
Это единственная арена,
на которой дорожат знающими и усердными
людьми".
Рассказывает, что нынче
на все дороговизна пошла, и пошла оттого, что"прежние деньги
на сигнации были, а теперьче
на серебро счет пошел"; рассказывает, что дело торговое тоже трудное, что"рынок
на рынок не потрафишь: иной раз дорого думаешь продать, ан ни за что спустишь, а другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего
человека послал"; рассказывает, что в скором времени"объявления набору ждать надо"и что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору быть нельзя".
Но тогда было время тугое, и, несмотря
на оборотливость Дерунова, дела его развивались не особенно быстро. Он выписался из мещан в купцы, слыл за
человека зажиточного, но долго и крепко держался постоялого двора и лабаза. Может быть, и скопился у него капиталец, да по тогдашнему времени пристроить его было некуда.
— А то и хорошо, что вольному воля! Прежде насчет всего запрет был, а нынче — воля! А впрочем, доложу вам, умному
человеку на этот счет все едино: что запрет, что воля. Когда запрет был — у умного
человека на предмет запрета выдумка была; воля пришла — у него
на предмет этой самой воли выдумка готова! Умный
человек никогда без хлеба не оставался. А что касается до прочих, так ведь и для них все равно. Только навыворот… ха-ха!
— Нет, я
на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь,
люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
— Не говори ты этого, сударь, не греши! В семье ли
человек или без семьи? Теперича мне хоть какую угодно принцессу предоставь — разве я ее
на мою Анну Ивановну променяю! Спаси господи! В семью-то придешь — ровно в раю очутишься! Право! Благодать, тишина, всякий при своем месте — истинный рай земной!
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка не без ущерба бывает. День
человек читает, другой читает — смотришь, по времени и мечтать начнет. И возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его в ту пору сцарапают, раба божьего, — и
на цугундер. Веди себя благородно, не мути, унылости
на других не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
Он даже не ждет с моей стороны «поступков», а просто,
на основании Тришкиных показаний, проникает в тайники моей души и одним почерком пера производит меня или в звание"столпа и опоры", или в звание"опасного и беспокойного
человека", смотря по тому, как бог ему
на душу положит!
Я удивляюсь даже, что Деруновы до такой степени скромны и сдержанны. Имей я их взгляды
на бунты и те удобства, которыми они пользуются для проведения этих взглядов, я всякого бы
человека, который мне нагрубил или просто не понравился, со свету бы сжил. Писал бы да пописывал:"И при сем, якобы армий совсем не нужно, говорил!"И наверное получил бы удовлетворение…
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел
людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал
на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
Мне казалось, что эти
люди во всякое время готовы растерзать меня
на клочки.
Мне начинает казаться, что
на меня со всех сторон устремлены подозрительные взоры, что в голове
человека, с которым я имею дело, сама собою созревает мысль:"А ведь он меня хочет надуть!"И кто же может поручиться, что и в моей голове не зреет та же мысль? не думаю ли и я с своей стороны:"А ведь он меня хочет надуть!"
— Вот погодите! — говорил он, спровадив какого-нибудь претендента
на обладание Опалихой, — он еще ужо придет, мы его тут с одним
человеком стравим!
Лучше скажу тебе: даже немец здешний такое мнение об нас, русских, имеет, что в худом-то платье
человеку больше верят, нежели который
человек к нему в карете да
на рысаках к крыльцу подъедет.
Да и он тоже, глядя
на мою одёжу, соображает:"Этот
человек, говорит, основательный!"Глядишь — ан мне и уступочка за мою основательность.
— Парень-то уж больно хорош. Говорит:"Можно сразу капитал
на капитал нажить". Ну, а мне что ж! Состояние у меня достаточное; думаю, не все же по гривенникам сколачивать, и мы попробуем, как
люди разом большие куши гребут. А сверх того, кстати уж и Марья Потапьевна проветриться пожелала.
Посторонний
человек редко проникает глубоко, еще реже задается вопросом, каким образом из ничего полагается основание миллиона и
на что может быть способен
человек, который создал себе как бы ремесло из выжимания пятаков и гривенников.
В гостиной, вокруг Марьи Потапьевны, тоже собралось
человек около десяти, в числе которых был даже один дипломат, сухой, длинный, желтый, со звездой
на груди. В ту минуту, когда я вошел, дипломат объяснял Марье Потапьевне происхождение, значение и цель брюссельских конференций.
В этой зависти, впрочем, скорее сказывалось завидущее пономарское естество, которое всю жизнь как будто куда-то
человека подманивает и всю жизнь оставляет его
на бобах.
— Нет, сударь, это сущую правду он сказал: поколе он жив, все карманы его будут! А которого, он видит, ему сразу не одолеть, он и сам от него
на время отойдет, да издали и поглядывает, ровно бы посторонний
человек. Уже так-то вороват, так-то вороват!