Неточные совпадения
—
Была мельница — теперь фабричка. Адам Абрамыч купил. Увидал, что по здешнему месту
молоть нечего, и поворотил на фабричку. Бумагу делает.
Он не остановит своего внимания на пустяках, не пожалуется, например, на то, что такой-то тогда-то говорил, что человек происходит от обезьяны, или что такой-то,
будучи в пьяном виде, выразился: хорошо бы,
мол, Верхоянск вольным городом сделать и порто-франко в нем учредить.
Через минуту мы уже
были на вышке, в маленькой комнате, которой стены
были разрисованы деревьями на манер сада. Солнце в упор палило сюда своими лучами, но капитан и его товарищ, по-видимому, не
замечали нестерпимого жара и порядком-таки урезали, о чем красноречиво свидетельствовал графин с водкой, опорожненный почти до самого дна.
— То
есть писал собственно я-с, а они токмо подписом своим утвердить пожелали, —
заметил отец Арсений.
Прошлую весну совсем
было здесь нас залило, ну, я, признаться, сам даже предложил: «Не помолебствовать ли, друзья?» А они в ответ: «Дождь-то ведь от облаков; облака, что ли, ты заговаривать станешь?» От кого,
смею спросить, они столь неистовыми мыслями заимствоваться могли?
Не вы,
мол, так дети у вас ученые
будут и всякое себе удовлетворение сделать
будут в состоянии.
— Зачем же вы тогда прямо не
заметили господину Парначеву, что он поступает оскорбительно для вас и ваших гостей! Может
быть, дело-то и разъяснилось бы.
Начальство
заметило меня; между обвиняемыми мое имя начинает вселять спасительный страх. Я не
смею еще утверждать решительно, что последствием моей деятельности
будет непосредственное и быстрое уменьшение проявлений преступной воли (а как бы это
было хорошо, милая маменька!), но, кажется, не ошибусь, если скажу, что года через два-три я
буду призван к более высокому жребию.
Я спрашиваю себя:"Зачем нужен уланский офицер?" — и
смело отвечаю:"Он нужен в качестве эксперта по военной части!"Я не
смею утверждать, но мне кажется… и если вашему превосходительству угодно
будет выслушать меня…
— Осмелюсь высказать мою мысль вполне, — продолжал я с чувством, — не нужно обескураживать, ваше превосходительство! нужно, чтоб они всегда с полным доверием, с возможною, так сказать, искренностью…
Быть может, я слишком
смел, ваше превосходительство!
быть может, мои скромные представления…
Другой весь век на одном месте сидит, и никто его не
замечает: все равно, что он
есть, что его нет.
Крыт
был дом соломой под щетку и издали казался громадным ощетинившимся
наметом; некрашеные стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели на площадь и, вследствие осевшей на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота вели в громадный темный двор, в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
— Это так точно-с! Однако, вот хоть бы ваша милость! говорите вы теперича мне: покажи,
мол, Федор, Филипцево!
Смею ли я, примерно, не показать? Так точно и другой покупщик: покажи, скажет, Федор, Филипцево, — должен ли я, значит, ему удовольствие сделать? Стало
быть, я и показываю. А можно, пожалуй, и по-другому показать… но, но! пошевеливай! — крикнул он на коня, замедлившего ход на дороге, усеянной целым переплетом древесных корней.
Само собой, чтобы, примерно, в ответе перед ним не остаться, скажешь ему: не весь,
мол, такой лес,
есть и прогалинки.
— А Бородавкин ежели не поедет — Хмелева Павла Фомича за бока приволокем! И насчет его опять
есть фортель: амбицию большую имеет! Скажи ему только:"Дерунов,
мол, Осип Иваныч, пять тысяч давал", — сейчас он, не глядя шесть тысяч отвалит!
— Вот я и привел нарочно писателя: авось,
мол, он вас остепенит. Я уж Иван Иваныча (Зачатиевского) к ним не однажды в компанию припускал — для степенности, значит, — а они, не
будь просты, возьмут да и откомандируют его в кондитерскую за конфектами!
Отъехали мы верст десять — и вдруг гроза. Ветер; снег откуда-то взялся; небо черное, воздух черный и молнии, совсем не такие, как у нас, а толстые-претолстые. Мы к проводникам:"Долго ли,
мол, этак
будет?" — не понимают. А сами между тем по-своему что-то лопочут да посвистывают.
Среди плавающих облаков дыма я
заметил несколько физиономий, несомненно принадлежащих тузам финансового мира, — физиономий, по носам которых можно
было безошибочно заключить о восточном их происхождении.
— Нечего, ваше превосходительство, сердиться, — с своей стороны подшучивал Осип Иваныч, — их превосходительство это правильно
заметить изволили!
Была ошибочка! действительно ошибочка
была!
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух
был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как,
мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
— Ты, батя, натощак, должно
быть — оттого вздор и городишь! —
заметил на это Анпетов и затем отпер шкап, вынул оттуда полуштоф и налил две рюмки. —
Выпьем!
С проницательностью, достойной лучшей участи, они
намечают"человека судьбы", приснащиваются к нему, льстят, изучают его характер и иногда даже разделяют колебания и невзгоды его карьеры… разумеется, если
есть уверенность, что"человек судьбы"сумеет вынырнуть вновь.
Военную — потому что тут
был уже кандидатом какой-то полководец, состоявший, в ожидании, на службе у некоего концессионера; морскую — потому что боялся морской болезни; финансовую — потому что не
смел обойти жидка, у которого постоянно занимал деньги.
Стало
быть, ежели теперича сказать про меня:"Антон,
мол, Стрелов вор!" — кому в этом разе стыд
будет?
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо
было, а поселился он — того и смотри, не под суд, так в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело
есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я,
мол, на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись только!"
— Нет, ты мое угадай, а я твое слово давно угадал! Нам,
мол, умныим, чай надо
пить, а вы, дураки, невелики бары: и за деньги босиком проходите!
— «Словом сказать, — отвечает он мне, — если бы подпись
была хорошо подделана, вы бы доказывали, что нельзя подписаться под чужую руку так отчетливо; теперь же, когда подпись похожа черт знает на что, вы говорите, что это-то именно и доказывает ее подлинность?» — «Не
смею с вами спорить, — говорю я, — но мое убеждение таково, что эта подпись подлинная».
— Впрочем, я уж не раз
замечал, что как-то плохо расчеты-то эти удаются. Вот еще недавно в Москве с князем Зубровым случай
был…
— Прост-то прост. Представьте себе, украдется как-нибудь тайком в общую залу, да и рассказывает, как его Бобоша обделала! И так его многие за эти рассказы полюбили, что даже потчуют. Кто пива бутылку спросит, кто графинчик, а кто и шампанского. Ну, а ей это на руку: пускай,
мол, болтают, лишь бы вина больше
пили! Я даже подозреваю, не с ее ли ведома он и вылазки-то в общую залу делает.
— Нет, ты
заметь! — наконец произносит он, опять изменяя «вы» на «ты», —
заметь, как она это сказала:"а вы, говорит, милый старец, и до сих пор думаете, что
Ева из Адамова ребра выскочила?"И из-за чего она меня огорошила? Из-за того только, что я осмелился выразиться, что с одной стороны история, а с другой стороны Священное писание… Ah, sapristi! Les gueuses! [А, черт возьми! Негодяйки! (франц.)]
Но я сказал прямо: «Если бы к этому прибавили три тысячи аренды, то и тогда я еще подумаю!» Почему я так
смело ответил? а потому, мой друг, что, во-первых, у меня
есть своя административная система, которая несомненно когда-нибудь понадобится, а во-вторых, и потому, что я знаю наверное, что от меня мое не уйдет.
— Так ли это, однако ж? Вот у меня
был знакомый, который тоже так думал:"Попробую,
мол, я не кормить свою лошадь: может
быть, она и привыкнет!"И точно, дней шесть не кормил и только что, знаешь, успел сказать:"Ну, слава богу! кажется, привыкла!" — ан лошадь-то возьми да и издохни!
— Молчать! Что ты, подлец, какую власть надо мной взял! я слово, а он два! я слово, а он два!.. Так вот ты бы и подумал:"Что бы,
мол, такое сготовить, чтоб барыне перед дорогими гостями не совестно
было!"а ты, вместо того, галантир да галантир!
А Марья Петровна
была довольна и счастлива. Все-то она в жизни устроила, всех-то детей в люди вывела, всех-то на дорогу поставила. Сенечка вот уж генерал — того гляди, губернию получит! Митенька — поди-ка, какой случай имеет! Феденька сам по себе, а Пашенька за хорошим человеком замужем! Один Петенька сокрушает Марью Петровну, да ведь надо же кому-нибудь и бога
молить!
Я вперед предвижу, что
будет. Сначала меня
будут называть «сынком» и на этом основании позволят мне целовать ручки. Потом мне дадут, в награду за какую-нибудь детскую услугу, поцеловать плечико, и когда
заметят, что это производит на меня эффект, то скажут:"Какие, однако ж, у тебя смешные глаза!"Потом тррах! — et tout sera dit! [и делу конец (франц.)]
Когда я вошел в гостиную, я сейчас же
заметил, что ее не
было… Полковник что-то рассказывал, но при моем появлении вдруг все смолкло. Ничего не понимая, я подошел к хозяину, но он не только не подал мне руки, но даже заложил обе свои руки назад.
— Только скажу тебе откровенно, — продолжала она, — не во всех детях я одинаковое чувство к себе вижу. Нонночка — так, можно сказать, обожает меня; Феогност тоже очень нежен, Смарагдушка — ну, этот еще дитя, а вот за Короната я боюсь. Думается, что он
будет непочтителен. То
есть, не то чтобы я что-нибудь
заметила, а так, по всему видно, что холоден к матери!
— Ну, видишь ли! я ведь знала, что с тобой серьезно нельзя говорить. Всегда ты
был такой; всегда в тебе эта неосновательность
была. С тобой серьезно говорят, а у тебя всё мысли какие-то. И Савва Силыч это
замечал; а он очень тебя любил.
И может
быть, я только не
замечаю за собою, а на деле и частенько-таки этим словом щеголяю?
А на меня он, по-видимому, именно смотрел как на «встречного», то
есть как на человека, перед которым не стоит
метать бисера, и если не говорил прямо, что насилует себя, поддерживая какие-то ненужные и для него непонятные родственные связи, то, во всяком случае, действовал так, что я не мог не понимать этого.
Вот,
мол, самому
были нужны, а бедный родственник пришел да и утащил из-под носа.
— Это я их, должно
быть, в те поры простудил, как в первый холерный год рекрутов в губернию сдавать ездил, — рассказывал он. — Схватили их тогда наускори, сейчас же в кандалы нарядили — и айда в дорогу! Я
было за сапожишками домой побежал, а маменька ваша, царство небесное, увидела в окошко да и поманила: это,
мол, что еще за щеголь выискался — и в валенках
будешь хорош! Ан тут, как на грех, оттепель да слякоть пошла — ну, и схватил, должно полагать.
Так ведь я не то чтобы за грех почитал, а настращан уж очень: мужик,
мол, ты, а коли мужик
пить начал — так тут ему и капут.
Это
было высказано не без ехидства, но не потому, чтобы она питала к Лукьянычу какое-нибудь зло, а просто «так». Как,
мол, это мужик себе «дворец» выстроил — чтой-то уж больно чудно!
Сказавши это, она быстро кинула на меня испытующий взгляд, не слыхал ли,
мол, чего, но, должно
быть, ничего не прочитала на моем лице и успокоилась.
Я остановился вовремя. Но она, должно
быть, сама
заметила, что отвечала мне не «по-родственному», и потому поспешила прибавить...
— Так то мужчины, мой друг! — наставительно
заметила Машенька, — ихнее и воспитанье такое! Так вот как: стало
быть, и Иудушка… то бишь, и Порфирий Владимирыч в радости… сосед дорогой! Да что ж ты, милочка, в россказни пустилась, а мужа-то дяденьке и не представишь! Все, чай, не худо попросить в родственное расположение принять!
Поэтому он относится к своим собственным принципам несколько озорно, и хотя защищает их очень прилично, но не нужно
быть чересчур проницательным, чтобы
заметить, что вся эта защита ведется как будто бы «пур ле жанс», и что, в сущности, для него все равно, что восток, что запад, по пословице:
была бы каша заварена, а там хоть черт родись.
— То
есть, не столько"внутреннее чутье", сколько начальственное распоряжение. Скажет начальство чебоксарцу: вот город Золотоноша, в котором живут всё враги; любезный чебоксарец! возьми и предай Золотоношу огню и
мечу! И чебоксарец исполнит все это.
Но
смею думать, что это только диалектические особенности, ибо, ежели резюмировать наши убеждения в кратчайшей форме, отрешив их от диалектических приемов, а особенно ежели взять во внимание те практические применения, которые эти убеждения получают, проходя сквозь горнило департамента, в котором мы оба служим, то, право, окажется, что вся наша полемика
есть не что иное, как большое диалектическое недоразумение.