Неточные совпадения
Она держит
человека между двух стульев и отнимает у него всякую возможность действовать в каком бы то ни
было смысле.
Следовательно, если я и могу
быть в чем-нибудь обвинен, то единственно только в том, что вступаю в сношение с
людьми, разговаривающими об обуздании вообще, и выслушиваю их.
Лично,
быть может, каждый из них во сто крат омерзительнее, нежели лгун-фанатик, но личный характер
людей играет далеко не первостепенную роль в делах мира сего.
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно
было бы существовать, если б не имелось в виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть на все эти ужасы глазами пьяного
человека, который готов и море переплыть, и с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из этого может произойти.
Но, скажут,
быть может, многие, что же нам до того, сознательно или бессознательно примиряется
человек с жизнью?
— Душа-человек. Как
есть русский. И не скажешь, что немец. И вино
пьет, и сморкается по-нашему; в церковь только не ходит. А на работе — дошлый-предошлый! все сам! И хозяйка у него — все сама!
— Ну вот, его самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый
человек состоит. И у него своя фабричка
была подле Адам Абрамычевой; и тоже пофордыбачил он поначалу, как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
— Помилуйте! прекраснейшие
люди! С тех самых пор, как умер Скачков… словно рукой сняло!
Пить совсем даже перестал, в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь строит… в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает! Одна рука дает, другая не ведает!
Мы все здесь, то
есть вся воинствующая бюрократическая армия, мы все — молодые
люди и все урожденные консерваторы.
Есть старшие молодые
люди, и
есть младшие молодые
люди.
Исправником я лишь с недавнего времени, а прежде состоял при старшем молодом
человеке в качестве младшего молодого
человека и, должно сознаться, блаженствовал, потому что обязанности мои
были самые легкие.
Он не остановит своего внимания на пустяках, не пожалуется, например, на то, что такой-то тогда-то говорил, что
человек происходит от обезьяны, или что такой-то,
будучи в пьяном виде, выразился: хорошо бы, мол, Верхоянск вольным городом сделать и порто-франко в нем учредить.
— Да-с; вот вы теперь, предположим, в трактире чай
пьете, а против вас за одним столом другой господин чай
пьет. Ну, вы и смотрите на него, и разговариваете с ним просто, как с
человеком, который чай
пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
Бывают
люди, которые накидывают на себя бойкость именно для того, чтоб маскировать известную неловкость положения, но в Колотове, по-видимому, даже не
было ни малейшего сознания какой-либо неловкости.
— Так-то вот мы и живем, — продолжал он. — Это бывшие слуги-то! Главная причина: никак забыть не можем. Кабы-ежели бог нам забвение послал, все бы, кажется, лучше
было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй! Так нет, все хочется, как получше. И зальце чтоб
было, кабинетец там, что ли, «мадам! перметте бонжур!», «
человек! рюмку водки и закусить!» Вот что конфузит-то нас! А то как бы не жить! Житье — первый сорт!
— «А по-моему, — это опять первый голос, — лучше недоимки очищать, потому что своевременная уплата повинностей
есть первый признак
человека, созревшего для свободы».
— Эпизодов, ваше высокоблагородие, в жизни каждого
человека довольно бывает-с! а у другого, может
быть, и больше их… Говорить только не хочется, а ежели бы, значит, биографию каждого из здешних помещиков начертать — не многим бы по вкусу пришлось!
Вообще, с первого же взгляда можно
было заключить, что это
человек, устроивающий свою карьеру и считающий себя еще далеко не в конце ее, хотя, с другой стороны, заметное развитие брюшной полости уже свидетельствовало о рождающейся наклонности к сибаритству.
И никто их не обидит, потому что у ученого
человека против всякой обиды средствие
есть!» Хорошо-с.
С одной стороны, преступление
есть осуществление или, лучше сказать, проявление злой человеческой воли. С другой стороны, злая воля
есть тот всемогущий рычаг, который до тех пор двигает
человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды и справедливости, положенной в основание пятнадцати томов Свода законов Российской империи.
Чтобы настичь этого
человека, превратные толкования должны
были слишком самоуверенно и слишком далеко распространять свои корни и нити.
— Успокойтесь, великодушный молодой
человек! Увы! Мы не имеем права даже
быть чувствительными! Итак, в поход! Но, прежде чем приступить к делу, скажите, не имеете ли вы сообщить мне что-нибудь насчет плана ваших действий?
Читала твое письмо и содрогалась: ах, какие могут
быть ужасные
люди, мой друг!
Но когда увидела, что все это
есть не что иное, как обдуманный с твоей стороны подход и что впоследствии вновь эти
люди в злоумышленников переименованы
будут, опять утешилась.
Но когда я, со слезами на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы лучше, ежели дело его
будет в руках
человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия
человека я вью веревки!
Поэтому, друг мой, ежели ты и видишь, что высший
человек проштрафился, то имей в виду, что у него всегда
есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И все ему простится, потому что он и сам себя давно во всем простил. Но тебе он никогда того не простит, что ты его перед начальством в сомнение или в погрешность ввел.
Это
человек ума очень обширного, и ежели умеет сыскать полезного для себя скопца, то не потому, что они, как грибы, в Петербурге растут, а потому, что у него
есть особенная к этому предмету склонность.
Человек он
был средних дет (лет тридцати пяти или с небольшим) и чрезвычайно приятной наружности.
Рассказывает, что нынче на все дороговизна пошла, и пошла оттого, что"прежние деньги на сигнации
были, а теперьче на серебро счет пошел"; рассказывает, что дело торговое тоже трудное, что"рынок на рынок не потрафишь: иной раз дорого думаешь продать, ан ни за что спустишь, а другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего
человека послал"; рассказывает, что в скором времени"объявления набору ждать надо"и что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору
быть нельзя".
Но тогда
было время тугое, и, несмотря на оборотливость Дерунова, дела его развивались не особенно быстро. Он выписался из мещан в купцы, слыл за
человека зажиточного, но долго и крепко держался постоялого двора и лабаза. Может
быть, и скопился у него капиталец, да по тогдашнему времени пристроить его
было некуда.
Человек робкий, или, как тогда говорилось, «основательный», неохотно ввязывался в операции, которые
были сопряжены с риском и хлопотами.
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли,
было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый,
был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет
будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье
было. При деньгах да не пожить? за это и
люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— А то и хорошо, что вольному воля! Прежде насчет всего запрет
был, а нынче — воля! А впрочем, доложу вам, умному
человеку на этот счет все едино: что запрет, что воля. Когда запрет
был — у умного
человека на предмет запрета выдумка
была; воля пришла — у него на предмет этой самой воли выдумка готова! Умный
человек никогда без хлеба не оставался. А что касается до прочих, так ведь и для них все равно. Только навыворот… ха-ха!
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему
человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности
есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Сынов двое, да дочь еще за полковника выдана. Хороший
человек, настоящий. Не
пьет; только одну рюмку перед обедом. Бережлив тоже. Живут хорошо, с деньгами.
— Много денег, сам знаю, что много! Ради родителей вызволить барина хотел, как еще маленьким
человеком будучи, ласку от них видел!
— А я что же говорю! Я то же и говорю: кабы теперича капитал в руки — сейчас бы я это самое Филипцево… то
есть, ни в жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли
человек с дарованием… тут конца-краю деньгам не
будет!
Да, это
было оно, это
было «потрясение», и вот эти
люди, которые так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти
люди, говорю я, по-видимому, даже и не подозревают, что рядом с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений, какое только может придумать человеческая злонамеренность!
Только сапоги навыпуск обличают русского
человека, да и то,
быть может, он сохранил их потому, что видел такие же у какого-нибудь знакомого кирасира.
— Вы лучше вечерком к нам зайдите, — любезно пригласил меня Осип Иваныч, — по пятницам у нас хорошие
люди собираются. Может
быть, в стуколку сыграете, а не то, так Иван Иваныч и по маленькой партию составит.
Посторонний
человек редко проникает глубоко, еще реже задается вопросом, каким образом из ничего полагается основание миллиона и на что может
быть способен
человек, который создал себе как бы ремесло из выжимания пятаков и гривенников.
Видно
было, что при этом он имел в виду одну цель: так называемое"заговариванье зубов", но, как
человек умный, он и тут различал
людей и знал, кому можно"заговаривать зубы"и наголо и кому с тонким оттенком юмора, придающего речи приятный полузагадочный характер.
В гостиной, вокруг Марьи Потапьевны, тоже собралось
человек около десяти, в числе которых
был даже один дипломат, сухой, длинный, желтый, со звездой на груди. В ту минуту, когда я вошел, дипломат объяснял Марье Потапьевне происхождение, значение и цель брюссельских конференций.
Вообще это
был очень своеобразный малый, в котором полное отсутствие воли постоянно препятствовало установлению сознательных отношений к
людям.
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в
человеке свободный дух
был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как, мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу
человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
— Нет, сударь, это сущую правду он сказал: поколе он жив, все карманы его
будут! А которого, он видит, ему сразу не одолеть, он и сам от него на время отойдет, да издали и поглядывает, ровно бы посторонний
человек. Уже так-то вороват, так-то вороват!
— А знаете ли что! Ведь я это семейство до сих пор за образец патриархальности нравов почитал. Так это у них тихо да просто… Ну, опять и медалей у него на шее сколько! Думаю: стало
быть, много у этого
человека добродетелей, коли начальство его отличает!
Пробиться при таких условиях
было мудрено, и как бы ни изворотлив
был ум
человека, брошенного общественною табелью рангов на последнюю ступень лестницы, — лично для него эта изворотливость пропадала даром и много-много ежели давала возможность кое-как свести концы с концами.
Он отлично понял, что имеет дело с
людьми легкомысленными, которым нужно одно: чтоб «идея», зашедшая в голову им самим или их патронам,
была подтверждена так называемым"местным исследованием".
Для опытного, свыше шестидесятилетнего старика, конечно, это
была надежда совсем детская, но когда нервы
человека почти убиты, то волшебство невольным образом делается единственным исходом, на котором успокоивается мысль.