Неточные совпадения
Как быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный
друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить
с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах в доме Бронникова. [В доме Бронникова жил Пущин в Ялуторовске, куда приезжал в 1853–1856 гг. Е. И. Якушкин для свидания
с отцом, декабристом И. Д. Якушкиным.] Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.
Впрочем, вы не будете тут искать исключительной точности — прошу смотреть без излишней взыскательности на мои воспоминания о человеке, мне близком
с самого нашего детства: я гляжу на Пушкина не как литератор, а как
друг и товарищ.
По сходству ли фамилий, или по чему
другому, несознательно сближающему, только я его заметил
с первого взгляда.
Из
других товарищей видались мы иногда
с Ломоносовым и Гурьевым.
В нем была смесь излишней смелости
с застенчивостью, и то и
другое невпопад, что тем самым ему вредило.
Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него
с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и
другие недостатки, мирится
с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище. Между нами как-то это скоро и незаметно устроилось.
Она прошла… но
с первыми
друзьямиНе резвою мечтой союз твой заключен...
Повторяю свое мнение и рад говорить вечно, что легче найти квадратуру круга, нежели средство написать путешествие сообразно
с истиною и скромностию, не введя в замешательство себя самого или какого-нибудь
другого честного человека» (переведено
с немецкого; напечатано в «Вестнике Европы» за 1814 г., т. 78, № 22, ноябрь, отд.
Сидели мы
с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо
с жестами рассуждала
с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на
другой день встретил меня стихами...
Мы
с ним постоянно были в дружбе, хотя в иных случаях розно смотрели на людей и вещи; откровенно сообщая
друг другу противоречащие наши воззрения, [В рукописи после этого густо зачеркнуто несколько строк; в этом абзаце зачеркнуто еще несколько отдельных строк.] мы все-таки умели их сгармонировать и оставались в постоянном согласии.
Прочтя сии набросанные строки
С небрежностью на памятном листке,
Как не узнать поэта по руке?
Как первые не вспомянуть уроки
И не сказать при дружеском столе:
«
Друзья, у нас есть
друг и в Хороле...
Между тем тот же Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра околоОрлова, Чернышева, Киселева и
других: они
с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты.
Говоришь, бывало: «Что тебе за охота, любезный
друг, возиться
с этим народом; ни в одном из них ты не найдешь сочувствия, и пр.» Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что, обыкновенно, делал, когда немножко потеряется.
[Цензурный запрет был наложен в 1859 г. на рассказ о задуманном в 1819 г. одним из руководителей Тайного общества Н. И. Тургеневым при участии
других заговорщиков литературно-политическом журнале, о размышлениях над тем, привлекать ли Пушкина к заговору, о встрече Пущина
с отцом поэта (от абзаца «Самое сильное нападение Пушкина…» до слов «целию самого союза» в абзаце «Я задумался…» (стр. 71–73).
«Как же ты мне никогда не говорил, что знаком
с Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в сборе? Я совершенно нечаянно зашел сюда, гуляя в Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай: право, любезный
друг, это ни на что не похоже!»
После этого мы как-то не часто виделись. Пушкин кружился в большом свете, а я был как можно подальше от него. Летом маневры и
другие служебные занятия увлекали меня из Петербурга. Все это, однако, не мешало нам, при всякой возможности встречаться
с прежней дружбой и радоваться нашим встречам у лицейской братии, которой уже немного оставалось в Петербурге; большею частью свидания мои
с Пушкиным были у домоседа Дельвига.
Разве не знаете, что он под двойным надзором — и полицейским и духовным?» — «Все это знаю; но знаю также, что нельзя не навестить
друга после пятилетней разлуки в теперешнем его положении, особенно когда буду от него
с небольшим в ста верстах.
На это я ему ответил, что он совершенно напрасно мечтает о политическом своем значении, что вряд ли кто-нибудь на него смотрит
с этой точки зрения, что вообще читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и
друзья помнят и любят его, желая искренно, чтоб скорее кончилось его изгнание.
Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала
с чулком в руках. Мы полюбовались работами, побалагурили и возвратились восвояси. Настало время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих
друзей и за нее. [За нее — за революцию.] Незаметно полетела в потолок и
другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех
других — хозяйской наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
Вышло, что няня, воображая, что я останусь погостить, велела в
других комнатах затопить печи, которые
с самого начала зимы не топились.
Несколько человек:
С. Г. Волконский,
С. П. Трубецкой и
другие были посланы в горные рудники Нерчинска, где их ставили на работу наравне
с самыми тяжкими уголовными преступниками.
Другим лучше меня, далекого, известны гнусные обстоятельства, породившие дуэль;
с своей стороны скажу только, что я не мог без особенного отвращения об них слышать — меня возмущали лица, действовавшие и подозреваемые в участии по этому гадкому делу, подсекшему существование величайшего из поэтов.
Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти
друга, не раз я задавал себе вопрос: «Что было бы
с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю».
Вот последний вздох Пушкина обо мне. Этот предсмертный голос
друга дошел до меня
с лишком через 20 лет!..
Не могу тебе ничего сказать важного, после твоего отъезда, кажется, по несчастью или по счастью, все в том же положении; мои заботы — о ремонте, [Ремонт — покупка лошадей, деятельность Пущина по службе в Конной артиллерии.] кроме многих
других, которые непременно сопряжены
с моим существованием.
На
другой день приезда моего в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою записку из Оренбурга. Не стану тебе рассказывать, как мне приятно было получить о тебе весточку; ты довольно меня знаешь, чтоб судить о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал только две и то после долгих и несносных хлопот. Заплатил тем, кто более нуждались, и отправился на первый случай
с маленьким запасом.
[В показаниях
других московских декабристов это письмо приводится
с таким дополнением: «Нас по справедливости назвали бы подлецами, если бы мы пропустили нынешний, единственный, случай».]
С каким восхищением я пустился в дорогу, которая, удаляя от вас, сближает. Мои товарищи Поджио и Муханов. Мы выехали 12 октября, и этот день для меня была еще
другая радость — я узнал от фельдъегеря, что Михайло произведен в офицеры.
Первые трое суток мы ехали на телеге, что было довольно беспокойно; теперь сели на сани, и я очень счастлив. Не знаю, как будет далее, а говорят — худа дорога, сделалось очень тепло. Заметь, в какое время нас отправили, но слава богу, что разделались
с Шлиссельбургом, где истинная тюрьма. Впрочем, благодаря вашим попечениям и Плуталову я имел бездну пред
другими выгод; собственным опытом убедился, что в человеческой душе на всякие случаи есть силы, которые только надо уметь сыскать.
Я слышал, что Вольховскийвоюет
с персами; не знаю, правда ли это; мне приятно было узнать, что наш compagnon de malheur [Товарищ по несчастью (франц.). — Имеется в виду В. К. Кюхельбекер.] оставлен дышать свободнее в
других крепостях.
Я
с ним познакомился в крепости, и там слух носился, что он перемещен был в
другую крепость.
Фельдъегерь едет назад
с одним жандармом, а
другие двое
с частным приставом на обывательских лошадях везут нас до Иркутска, где
с нас снимут цепи.
Между тем как нас правительство не хочет предать каждого своей судьбе и
с некоторыми почестями пред
другими несчастными (как их здесь довольно справедливо называют) кажется намерено сделать более несчастными.
Может быть, это мечта, но мечта для меня утешительная сладостная. Объяснений между нами не нужно: я пойму, если вы пришлете мне какую-нибудь книгу и скажете в письме, что она вам нравится, — тогда я прямо за перо
с некоторыми добрыми
друзьями и спечем вам пирог. Но — увы! — когда еще этот листок до вас долетит и когда получу ответ? Мильон верст!
[Сохранилось много рисунков Н. А. Бестужева, В. П. Ивашева, Н. П. Репина и
других декабристов
с видами Читы, Петровского, местностей по пути перехода декабристов из Читы в Петровское и пр.
Почтенный
друг Егор Антонович, кажется, вы нарочно медлили отправлением вашей грамотки, чтобы она дошла до меня около того времени, когда чувства и мысли мои больше обыкновенного
с вами и
с товарищами первых моих лет.
Сближение ваше
с новыми родными напомнило вам сибирского вашего
друга.
Спасибо тебе,
друг Иван, за отчет обо всех,
с кем ты дорогой повидался, и за сердечный отзыв о всей нашей семье.
Ты скажешь, любезный
друг Иван, доброму нашему Суворочке, что я
с истинным участием порадовался за него, прочитавши отставку бригадного командира.
Ты удивляешься,
друг Оболенский, что до сих пор я не говорю тебе словечка: надеюсь
с полною уверенностию, что ты меня не упрекаешь в чем-нибудь мне несвойственном.
На
другой день вечером я отправился в Урик. Провел там в беспрестанной болтовне два дня, и. теперь я в городе. Насчет Гымылямоего все усердно расхлопотались, и я уже был переведен в деревню Грановщину близ Урика, как в воскресенье
с почтою пришло разрешение о Туринске.
Вчера вечером поздно возвратился домой, не успел сказать тебе, любезный
друг, слова. Был у преосвященного, он обещал освободить Иакинфа, но не наверное. — Просидел у Юшневских вечер. Днем сделал покупку, казанскую телегу за 125 рублей — кажется, она довезет меня благополучно
с моим хламом. Может быть, можно бы и дешевле приискать колесницу, но тоска ходить — все внимание обращено на карман, приходящий в пустоту.
Любезный
друг Иван, прими меня, каков я есть, узнай старого признательного тебе лицейского товарища;
с прежнею доверенностью детства и юности обращаюсь к тебе сердцем: ты, верный добрым воспоминаниям, поймешь мое дружеское приветствие без дальнейших объяснений.
Голос
друга лишний раз заставит встрепенуться твое любящее сердце; не требуй сегодня от меня разговоров; я бы сел возле и молча беседовал
с тобой — в таком положении нахожусь, взяв перо, чтобы сказать тебе словечко после бесконечного молчания.
Не стану благодарить тебя за снисходительную твою дружбу ко мне: она нас утешила обоих и будет утешать в разлуке неизбежной; мы чувствами соединим твой восток
с моим западом и станем как можно чаще навещать
друг друга письмами.
До отъезда увижу Ксенофонта; что найдешь нужным сделать для него насчет учения, пиши прямо к Марье Николаевне: она знает и все устроит. Грустно мне
с ними разлучаться: эти дни опять сжились вместе. Прощай,
друг, крепко жму тебе руку; без объяснений люблю тебя.
Вчера в полночь я прибыл в Туринск. Сегодня же хочу начать беседу мою,
друг Оболенский. Много впечатлений перебывало в знакомом тебе сердце
с тех пор, как мы
с тобою обнялись на разлуку в Верхнеудинске. Удаляясь от тебя, я более и более чувствовал всю тяжесть этой скорбной минуты. Ты мне поверишь, любезный
друг, испытывая в себе мое чувство.
Из Иркутска я к тебе писал; ты, верно, давно получил этот листок, в котором сколько-нибудь узнал меня. Простившись там
с добрыми нашими товарищами-друзьями, я отправился 5 сентября утром в дальний мой путь. Не буду тем дальним путем вести тебя — скажу только словечко про наших,
с которыми удалось увидеться.
Благодарю тебя, любезный
друг Иван, за добрые твои желания — будь уверен, что всегда буду уметь из всякого положения извлекать возможность сколько-нибудь быть полезным. Ты воображаешь меня хозяином — напрасно. На это нет призвания, разве со временем разовьется способность; и к этому нужны способы, которых не предвидится. Как бы только прожить
с маленьким огородом, а о пашне нечего и думать.
Наконец, любезный
друг, я получил письма от Марьи Николаевны. Давно мне недоставало этого утешения. Она обещает писать часто. Ты, верно,
с Трубецкими в переписке; следовательно, странно бы мне рассказывать отсюда, что делается в соседстве твоем. Меня порадовало известие, что Сутгова матушка к нему начала снова писать попрежнему и обеспечила их будущность; это я узнал вчера из письма Марьи Казимировны — невольно тебе сообщаю старую весть, может быть, давно уже известную.