Неточные совпадения
Товарищ милой,
друг прямой!
Тряхнем
рукою руку,
Оставим в чаше круговой
Педантам сродну скуку.
Не в первый раз мы вместе пьем,
Нередко и бранимся,
Но чашу дружества нальем,
И тотчас помиримся.
Прочтя сии набросанные строки
С небрежностью на памятном листке,
Как не узнать поэта по
руке?
Как первые не вспомянуть уроки
И не сказать при дружеском столе:
«
Друзья, у нас есть
друг и в Хороле...
Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в
руках. Мы полюбовались работами, побалагурили и возвратились восвояси. Настало время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих
друзей и за нее. [За нее — за революцию.] Незаметно полетела в потолок и
другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех
других — хозяйской наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнанье. Увы! я не мог даже пожать
руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием
друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть,
другим людям и при
других обстоятельствах; а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось.
На них
рукой Пушкина были написаны два стихотворения: «Мой первый
друг», «Взглянув когда-нибудь» (стр. 70).
[Написано на случай, если письмо попадет в
руки фельдъегеря Желдыбина, везшего Пущина и
других декабристов в Сибирь.
Поджио недоволен Усть-Кудой — и дом и все ему не нравится. Денежные дела в плохом состоянии. Тоска об этом говорить. — Прощай,
друг — сердечно жму тебе
руку…
До отъезда увижу Ксенофонта; что найдешь нужным сделать для него насчет учения, пиши прямо к Марье Николаевне: она знает и все устроит. Грустно мне с ними разлучаться: эти дни опять сжились вместе. Прощай,
друг, крепко жму тебе
руку; без объяснений люблю тебя.
Опять из Туринска приветствую тебя, любезный, милый
друг Евгений. Опять горестная весть отсюда: я не застал Ивашева. Он скоропостижно умер 27 декабря вечером и похоронен в тот самый день, когда в прошлом году на наших
руках скончалась Камилла Петровна. В Тобольске это известие меня не застало: письмо Басаргина, где он просил меня возвратиться скорее, пришло два дни после моего отъезда. В Ялуторовске дошла до меня эта печальная истина — я тотчас в сани и сюда…
Поцелуй милого Тони, — меня удивляет, что он в эти лета так много знает на память. Оболенский вместе со мной им восхищается. Он с дружеским участием крепко жмет тебе
руку, любезный
друг.
Однако прощайте, почтенный
друг. Вы, я думаю, и не рады, что заставили меня от времени до времени на бумаге беседовать с вами, как это часто мне случалось делать мысленно. Не умею отвыкнуть от вас и доброго вашего семейного круга, с которым я сроднился с первых моих лет. Желаю вам всех возможных утешений. Если когда-нибудь вздумаете мне написать, то посылайте письма Матрене Михеевне Мешалкиной в дом Бронникова. Это скорее доходит. Крепко жму вашу
руку.
Пора кончить. До
другого раза, прощайте — обоим вам жму
руку.
На Новый год обнимаю вас, добрый
друг; я здесь, благодарный богу и людям за отрадную поездку. Пожмите
руку Александре Семеновне, приласкайте Сашеньку. Аннушка моя благодарит ее за милый платочек. Сама скоро к ней напишет. Она меня обрадовала своею радостью при свидании. Добрые старики все приготовили к моему приезду. За что меня так балуют, скажите пожалуйста. Спешу. Обнимите наших. Скоро буду с вами беседовать. Не могу еще опомниться.
Только что собирался по отъезде молодых новобрачных (я говорю молодых, потому что бывают у нас подчас и старые новобрачные) отвечать вам, добрый мой Гаврило Степанович, на письмо ваше с Лизой, как 1-го числа получил
другое ваше письмо, писанное благодетельной
рукой Лучшего Секретаря.
Пушкина последнее воспоминание ко мне 13 декабря 826-го года: «Мой первый
друг и пр.» — я получил от брата Михаилы в 843-м году собственной
руки Пушкина. Эта ветхая рукопись хранится у меня как святыня. Покойница А. Г. Муравьева привезла мне в том же году список с этих стихов, но мне хотелось иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его.
Сегодня получена посылка, добрый
друг мой Матрена Петровна! Всенашел, все в моих
руках. Спешу тебе [Первое обращение Пущина к Н. Д. Фонвизиной на «ты» — в неизданном письме от 23 декабря 1855 г. Здесь сообщается, что все спрашивают Пущина о Наталье Дмитриевне.] это сказать, чтоб тебя успокоить. Qui cherche, trouve. [Кто ищет — находит (франц.).] Ничего еще не читал… Скоро откликнусь — и откликнусь с чувством признательной затаенной любви… Прочел стих...
Вот уже две недели, как я сказал тебе,
друг мой неуловимый, что посылка в моих
руках…
…Прихворнул, тотчас принял меры. Пустил из левой
руки кровь и
другими освежающими средствами успокоил волнение. Теперь полегче…
Два часа после прощания с Натальей Дмитриевной принесли мне, добрый
друг Нарышкин, твое письмо от 30 августа. Оно было прочтено с кафедры всей колонии, и, все вместе со мной благодарят тебя за дружбу. Будь уверен, что никто не минует Высокого. Лишь бы тронуться с места, а там все в наших
руках.
Нетвердой
рукой, потихоньку, наконец, скажу, добрый
друг мой, что я оправился от трудной болезни, которая решительно не давала мне возможности подать голоса. Скажу также, что выздоровление медленно… Настрадался я досыта… Сбывается пословица, что болезнь приходит пудами, а выходит золотниками. Но вообще гораздо лучше…
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая то тою, то
другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли знала эту манеру сестры перехватывать руками, когда она приходила в горячность; она знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Бобчинский и Добчинский, оба низенькие, коротенькие, очень любопытные; чрезвычайно похожи
друг на
друга; оба с небольшими брюшками; оба говорят скороговоркою и чрезвычайно много помогают жестами и
руками. Добчинский немножко выше и сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский развязнее и живее Добчинского.
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными
руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями
рук друг к
другу, разинутыми ртами и выпученными
друг на
друга глазами.
Удары градом сыпались: // — Убью! пиши к родителям! — // «Убью! зови попа!» // Тем кончилось, что прасола // Клим сжал
рукой, как обручем, //
Другой вцепился в волосы // И гнул со словом «кланяйся» // Купца к своим ногам.