Неточные совпадения
Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич; я чаю
не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот
видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то
не хочется. Человек пьющий ни на что
не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки.
Не прикажешь ли?»
Савельич ворчал; я глядел во все стороны, надеясь
увидеть хоть признак жила или дороги, но ничего
не мог различить, кроме мутного кружения метели…
Мне приснился сон, которого никогда
не мог я позабыть и в котором до сих пор
вижу нечто пророческое, когда соображаю [Соображаю — здесь: сопоставляю, согласую.] с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам.
— Бога ты
не боишься, разбойник! — отвечал ему Савельич сердитым голосом. — Ты
видишь, что дитя еще
не смыслит, а ты и рад его обобрать, простоты его ради. Зачем тебе барский тулупчик? Ты и
не напялишь его на свои окаянные плечища.
— Я глядел во все стороны, ожидая
увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего
не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором.
«Полно врать пустяки, — сказала ему капитанша, — ты
видишь, молодой человек с дороги устал; ему
не до тебя… (держи-ка руки прямее…).
Вчера узнал я о вашем приезде; желание
увидеть, наконец, человеческое лицо так овладело мною, что я
не вытерпел.
Василиса Егоровна
увидела коварство своего мужа; но, зная, что ничего от него
не добьется, прекратила свои вопросы и завела речь о соленых огурцах, которые Акулина Памфиловна приготовляла совершенно особенным образом.
На другой день, возвращаясь от обедни, она
увидела Ивана Игнатьича, который вытаскивал из пушки тряпички, камушки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками. «Что бы значили эти военные приготовления? — думала комендантша, — уж
не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузмич стал бы от меня таить такие пустяки?» Она кликнула Ивана Игнатьича, с твердым намерением выведать от него тайну, которая мучила ее дамское любопытство.
Вскоре все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости
видел он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем,
не мог он сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся.
— Здесь
не бабье дело; уведи Машу;
видишь: девка ни жива ни мертва».
В это время из толпы народа,
вижу, выступил мой Савельич, подходит к Пугачеву и подает ему лист бумаги. Я
не мог придумать, что из того выйдет. «Это что?» — спросил важно Пугачев. «Прочитай, так изволишь
увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи
не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
Видя мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое намерение ему
не удалось. Я стал было его бранить за неуместное усердие и
не мог удержаться от смеха. «Смейся, сударь, — отвечал Савельич, — смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли будет».
Я надел тулуп и сел верхом, посадив за собою Савельича. «Вот
видишь ли, сударь, — сказал старик, — что я недаром подал мошеннику челобитье: вору-то стало совестно, хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп
не стоят и половины того, что они, мошенники, у нас украли, и того, что ты ему сам изволил пожаловать; да все же пригодится, а с лихой собаки хоть шерсти клок».
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я
увидел войско мятежников с высоты городской стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в стенах оренбургских и чуть
не плакал от досады.
Темнота приближающейся ночи могла избавить меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись,
увидел я, что Савельича со мною
не было. Бедный старик на своей хромой лошади
не мог ускакать от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь в том, что он задержан, я поворотил лошадь и отправился его выручать.
— Ты
видишь, — подхватил старичок, — что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы согласно показывают, что в Оренбурге голод и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет, что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому
не было завидно.
Хлопуша и Белобородов
не сказали ни слова и мрачно смотрели друг на друга. Я
увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: «Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я
не добрался бы до города и замерз бы на дороге».
— Она невеста моя, — отвечал я Пугачеву,
видя благоприятную перемену погоды и
не находя нужды скрывать истину.
«Стой! стой!» — раздался голос, слишком мне знакомый, — и я
увидел Савельича, бежавшего нам навстречу. Пугачев велел остановиться. «Батюшка, Петр Андреич! — кричал дядька. —
Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…» — «А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять бог дал свидеться. Ну, садись на облучок».
— И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты
видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я
не согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин
не могли его услышать, — помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты
видишь, что я
не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего
не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг
увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.
— Слушай, — продолжал я,
видя его доброе расположение. — Как тебя назвать
не знаю, да и знать
не хочу… Но бог
видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только
не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
Не приведи бог
видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!
Мысль их обнять,
увидеть Марью Ивановну, от которой
не имел я никакого известия, одушевляла меня восторгом.
Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они
видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и
не полюбить. Моя любовь уже
не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке.