Анфиса. Правда! (Читает.) «Кажется, этого довольно. Больше я ждать
не могу. Из любви к вам я решаюсь избавить вас от неволи; теперь все зависит от вас. Если хотите, чтоб мы оба были счастливы, сегодня, когда стемнеет и ваши улягутся спать, что произойдет, вероятно, не позже девятого часа, выходите в сад. В переулке, сзади вашего сада, я буду ожидать вас с коляской. Забор вашего сада, который выходит в переулок, в одном месте плох…»
Неточные совпадения
Бальзаминова. Говорят: за чем пойдешь, то и найдешь! Видно,
не всегда так бывает. Вот Миша ходит-ходит, а все
не находит ничего. Другой бы бросил давно, а мой все
не унимается. Да коли правду сказать, так Миша очень справедливо рассуждает: «Ведь мне, говорит, убытку нет, что я хожу, а прибыль
может быть большая; следовательно, я должен ходить. Ходить понапрасну, говорит, скучно, а бедность-то еще скучней». Что правда то правда. Нечего с ним и спорить.
Бальзаминов. Экая досада! Мне бы теперь, по моим делам, очень нужно такой сон видеть;
может быть, он мне что-нибудь и напророчил бы. Что, маменька, меня никто
не спрашивал?
Бальзаминов. Ну вот всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего
не сделаешь. Ничего
не нужно, только будь счастье. Вот уж правду-то русская пословица говорит: «
Не родись умен,
не родись пригож, а родись счастлив». А все-таки я, маменька,
не унываю. Этот сон… хоть я его и
не весь видел, — черт возьми эту Матрену! — а все-таки я от него
могу ожидать много пользы для себя. Этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!
Бальзаминова. Нет, Миша, ты с ней
не должен таким манером обращаться; ты еще
не знаешь, какую она пользу
может тебе сделать.
Раиса. Вот я посмотрю, как ты убежишь, да и я,
может, то же сделаю.
Не умирать же тут с тоски в самом деле!
Анфиса (читает). «У меня все готово. Докажите, что вы меня любите
не на словах только, а на самом деле. Доказательств моей любви вы видели много. Для вас я бросил свет, бросил знакомство, оставил все удовольствия и развлечения и живу более года в этой дикой стороне, в которой
могут жить только медведи да Бальзаминовы…»
Анфиса. Еще бы после этого да я
не поехала! Это даже было бы неучтиво с моей стороны. (Читает.) «Впрочем,
может быть, вам ваша жизнь нравится и вся ваша любовь заключается в том, чтобы писать письма и заставлять обожателей во всякую погоду ходить по пятнадцати раз мимо ваших окон? В таком случае извините, что я предложил вам бежать со мной…»
Бальзаминов. Да вы,
может быть,
не оттого-с.
Бальзаминов. Для моей любви нет слов-с. Я бы и желал выразить-с, но никак
не могу-с.
Бальзаминова. Как ты глупо рассуждаешь! Разве
не бывает, что на дороге находят значительные суммы? Ну вот Миша жениться
может на богатой: вот богат и будет.
Бальзаминов. Ах, маменька,
не мешайте! Представьте, маменька, я, бедный молодой человек, хожу себе по улице, и вдруг что же? И вдруг теперь поеду в коляске! И знаете, что мне в голову пришло?
Может быть, за Пеженовой сад отдадут в приданое: тогда можно будет забор-то разгородить, сады-то у них рядом, и сделать один сад. Разных беседок и аллей…
Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и так, с открытыми глазами. Я теперь
могу себя представить как угодно. И в зале
могу себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а принесите вы свечку, я сейчас увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и на себя-то взгляну — совсем
не тот, какой я в мечтах-то.
С одной
может быть счастье, а с другой — несчастье; опять же и дом: иной счастлив, а другой нет; в одном всё ко двору, а в другом ничего
не держится.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я
не шутя вам говорю… Я
могу от любви свихнуть с ума.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Правдин. Мы вас теперь
не кликали, и вы
можете идти, куда шли.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит,
может, будешь видеть", — и был таков.
Прыщ был уже
не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил:
не смотрите на то, что у меня седые усы: я
могу! я еще очень
могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.