Неточные совпадения
Бог весть, увидимся ли вновь,
Увы! надежды нет.
Прости и знай: твою любовь,
Последний твой завет
Я
буду помнить глубоко
В далекой стороне…
Не плачу я, но
не легко
С тобой расстаться мне!
Прости и ты, мой край родной,
Прости, несчастный край!
И ты… о город роковой,
Гнездо царей… прощай!
Кто видел Лондон и Париж,
Венецию и Рим,
Того ты блеском
не прельстишь,
Но
был ты мной любим...
Мне
не забыть… Потом, потом
Расскажут нашу
быль…
А ты
будь проклят, мрачный дом,
Где первую кадриль
Я танцевала… Та рука
Досель мне руку жжет…
Ликуй……………………… //………………………….»
_____
Покоен, прочен и легок,
Катится городом возок.
Княгине памятны те дни
Прогулок и бесед,
В душе оставили они
Неизгладимый след.
Но
не вернуть ей дней
былых,
Тех дней надежд и грез,
Как
не вернуть потом о них
Пролитых ею слез!..
Вам
не придется с мужем
бытьМинуты глаз на глаз...
Ужасно
будет, знаю я,
Жизнь мужа моего.
Пускай же
будет и моя
Не радостней его!
Ах!.. Эти речи поберечь
Вам лучше для других.
Всем вашим пыткам
не извлечь
Слезу из глаз моих!
Покинув родину, друзей,
Любимого отца,
Приняв обет в душе моей
Исполнить до конца
Мой долг, — я слез
не принесу
В проклятую тюрьму —
Я гордость, гордость в нем спасу,
Я силы дам ему!
Презренье к нашим палачам,
Сознанье правоты
Опорой верной
будет нам.
Прекрасные мечты!
Но их достанет на пять дней.
Не век же вам грустить?
Поверьте совести моей,
Захочется вам жить.
Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,
Нужда и вечный гнет,
А там балы, блестящий двор,
Свобода и почет.
Как знать?
Быть может, бог судил…
Понравится другой,
Закон вас права
не лишил…
Нет, в этот вырубленный лес
Меня
не заманят,
Где
были дубы до небес,
А ныне пни торчат!
Когда б
не доблестная кровь
Текла в вас — я б молчал.
Но если рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет…
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой душой,
А он,
не думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым
И — вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая раба!
Наш род
был богатый и древний,
Но пуще отец мой возвысил его:
Заманчивей славы героя,
Дороже отчизны —
не знал ничего
Боец,
не любивший покоя.
Войной озабочен, в семействе своем
Отец ни во что
не мешался,
Но крут
был порою; почти божеством
Он матери нашей казался,
И сам он глубоко привязан
был к ней.
«Ты
будешь с ним счастлива!» — круто решил
Старик, — возражать я
не смела…
Всё скоро уложено
было у нас,
И утром, ни с кем
не прощаясь,
Мы тронулись в путь.
— «
Не пишет он?..» Глянул уныло
И вышел отец… Недоволен
был брат,
Прислуга молчала, вздыхая.
Недаром над ним пронеслася гроза:
Морщины на лбу появились,
Лицо
было мертвенно бледно, глаза
Не так уже ярко светились,
Но больше в них
было, чем в прежние дни,
Той тихой, знакомой печали...
И в каторге
буду я жить
(Покуда мне жизнь
не наскучит)».
Я музыку знала, я
пела,
Я даже отлично скакала верхом,
Но думать совсем
не умела.
Не зная покою ни ночью, ни днем,
Рыдая над бедным сироткой,
Всё
буду я думать о муже моем
Да слышать упрек его кроткий.
А может случиться — подумать боюсь! —
Я первого мужа забуду,
Условиям новой семьи подчинюсь
И сыну
не матерью
буду,
А мачехой лютой?.. Горю от стыда…
Прости меня, бедный изгнанник!
Тебя позабыть! Никогда! никогда!
Ты сердца единый избранник…
А он улыбался:
не думал он спать,
Любуясь красивым пакетом;
Большая и красная эта печать
Его забавляла…
С рассветом
Спокойно и крепко заснуло дитя,
И щечки его заалели.
С любимого личика глаз
не сводя,
Молясь у его колыбели,
Я встретила утро…
Я вмиг собралась.
Сестру заклинала я снова
Быть матерью сыну… Сестра поклялась…
Кибитка
была уж готова.
Сидел он поодаль понуро,
Не молвил словечка,
не поднял лица, —
Оно
было бледно и хмуро.
Царица московского света,
Она
не чуждалась артистов, — житье
Им
было у Зины в гостиной...
Не бойся! всё
будет во вкусе твоем,
Друзья у меня
не повесы,
Любимые песни твои мы
споем,
Сыграем любимые пьесы…»
И вечером весть, что приехала я,
В Москве уже многие знали.
И сделалась я «героинею дня».
Не только артисты, поэты —
Вся двинулась знатная наша родня;
Парадные, цугом кареты
Гремели; напудрив свои парики,
Потемкину ровня по летам,
Явились
былые тузы-старики
С отменно учтивым приветом;
Старушки, статс-дамы
былого двора,
В объятья меня заключали:
«Какое геройство!.. Какая пора!..» —
И в такт головами качали.
О муже я знать бы хотела…»
Нахально ко мне повернул он лицо —
Черты
были злы и суровы —
И, выпустив изо рту дыму кольцо,
Сказал: «Несомненно здоровы,
Но я их
не знаю — и знать
не хочу,
Я мало ли каторжных видел!..»
Как больно мне
было, родные!
Поутру на белые степи гляжу,
Послышался звон колокольный,
Тихонько в убогую церковь вхожу,
Смешалась с толпой богомольной.
Отслушав обедню, к попу подошла,
Молебен служить попросила…
Всё
было спокойно — толпа
не ушла…
Совсем меня горе сломило!
За что мы обижены столько, Христос?
За что поруганьем покрыты?
И реки давно накопившихся слез
Упали на жесткие плиты!
Казалось, народ мою грусть разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И голос священника скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий, в пустыне затерянный храм!
В нем плакать мне
было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…
А ночью ямщик
не сдержал лошадей,
Гора
была страшно крутая,
И я полетела с кибиткой моей
С высокой вершины Алтая!
Опорою гибнущим, слабым, больным
Мы
будем в тюрьме ненавистной,
И рук
не положим, пока
не свершим
Обета любви бескорыстной!..
Природа устала с собой воевать —
День ясный, морозный и тихий.
Снега под Нерчинском явились опять,
В санях покатили мы лихо…
О ссыльных рассказывал русский ямщик
(Он знал по фамилии даже):
«На этих конях я возил их в рудник,
Да только в другом экипаже.
Должно
быть, дорога легка им
была:
Шутили, смешили друг дружку;
На завтрак ватрушку мне мать испекла,
Так я подарил им ватрушку,
Двугривенный дали — я брать
не хотел:
— «Возьми, паренек, пригодится...
Начальник
был тучен и, кажется, строг,
Спросил, по какому мы виду?
«В Иркутске читали инструкцию нам
И выслать в Нерчинск обещали…»
— «Застряла, застряла, голубушка, там!»
«Вот копия, нам ее дали…»
— «Что копия? с ней попадешься впросак!»
— «Вот царское вам позволенье!»
Не знал по-французски упрямый чудак,
Не верил нам, — смех и мученье!
И мы добрались до какой-то избы,
О завтрашнем утре мечтая;
С оконцем из слюды, низка, без трубы,
Была наша хата такая,
Что я головою касалась стены,
А в дверь упиралась ногами;
Но мелочи эти нам
были смешны,
Не то уж случалося с нами.
Мы вместе! теперь бы легко я снесла
И самые трудные муки…
Не раз мне украдкой давал из полы
Картофель колодник клейменый:
«Покушай! горячий, сейчас из золы!»
Хорош
был картофель печеный,
Но грудь и теперь занывает с тоски,
Когда я о нем вспоминаю…
Кончает урок: по три пуда руды
Мы в день достаем для России,
Как видите, нас
не убили труды!»
Веселые
были такие,
Шутили, но я под веселостью их
Печальную повесть читала
(Мне новостью
были оковы на них
Что их закуют — я
не знала)…
Вдруг кто-то воскликнул: «Идет он! идет!»
Окинув пространство глазами,
Я чуть
не упала, рванувшись вперед, —
Канава
была перед нами.
Палач
не забыл никого
(О, мстительный трус и мучитель!), —
Но кроток он
был, как избравший его
Орудьем своим искупитель.
И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал,
И замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом. На недвижных ногах
Не издали звука оковы,
И в воздухе поднятый молот застыл…
Всё тихо — ни песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и счастие встречи!
Святая, святая
была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.